нервишкам аннунаков чудился свет Первой Звезды – а ведь ей только утром явиться – дом на ножках реял над водой.
На естественном, недоступном подводным водам холме, поместился «внутренний» дворик – плита керамики вроде видовой площадки, с которой видна, извините, только пустынь. Был дворик размером с малую Гостиную в главном доме.
Энки пролез первым, бормоча – сейчас я нам посвечу, вот сейчас да будет свет, оп!
– Зачем держать мотыгу? – Спросила Нин, разматывая шарф (работа Антеи) и размышляя, стягивать ли комбинезон и отказалась от этого намерения – в домике было холодно.
– А золото? – Отозвался Энки, хлопотливо оборачиваясь в крохотных сенцах – большой шкаф вроде сундука занимал почти всё пространство, поместилось также седло для вола, которое хозяин запихнул ногой под лавку. Свеча в руке Энки играла со всем этим, выбирая, что бы показать гостье… кованое нехорошее личико под сундучным замком… обкусанные удила… а то вдруг нашла в полутьме хозяйские глаза, устроив ему на нос полумаску.
– Золото копать!
Энки усадил Нин на лавку и помог стащить речные сапоги. Она не возражала.
Внутри дома большую часть заняла терраса – застекленная, но холодная. Под окнами – диваны с откидными седалищами. Там Энки чёрте что хранил – всё нужное.
Терраса вела в тёплый уголок с гигантским тазом, кувшином и печкой в стене. Печка жила-поживала. В этом Нин убедилась, приложив ладонь к белому боку.
– Где взял ты такую красоту? – Спросила Нин, указывая через плечо.
Таз был чудовищен – эмалированный, со сколом и цветочком.
– Тело мою тут. – Мрачно уклонился Энки. – Вот это.
Спаленка, крохотная и тёмная, заслужила остренького любопытного взглядца Нин – но она ничего не рассмотрела. В гостиной – на полшага больше, с молчащей стеной старинного Мегамира – Нин в неярком свете увидела хозяина, поставившего непогашенную свечу на подоконник и вытирающего рукавом угол стола, не занятый развёрнутой картой. По уголкам карты камешки-лягушки из реки.
Энки разулыбался – под мышкой торчал прихваченный в сенцах термос.
– Там что?
– Пустяки, тёплое питьё. Вот тебе собирался предложить.
Нин поразмыслила над ответом. Энки по-своему расценил молчание.
– Про меня никто не узнает, если я чего и выпью в конце рабочего дня. – С лёгкой обидой уверил он.
– Про тебя все знают, когда ты чего-то вдруг поешь.
Показала, оскалившись.
– Ух ты, – смутился и, стыдливо отвернувшись, попытался рассмотреть в оконном стекле, – видишь ли, когда я чищу зубы, у меня трясётся голова и мысли куда-то деваются. Как-то унизительно, знаешь.
– Да, обидно. Может тебе хватит? Оставь место для вечеринки.
– Боишься, что я оплошаю перед моим дорогим братом Энлилем?
– Перестань при каждом случае называть его дорогим братом. Ты это так произносишь, будто
