села в траву, прислушалась. Она любила лето, любила самозабвенно, и обычно, живя в городе, тосковала весь год, вспоминая теплую прозрачность речной воды, запахи травы и многоголосые песни сверчков летними вечерами, пахнущими матиолой и дымком от надворной печи. И пусть в этом доме не имелось привычных удобств, это был единственный дом, который она могла назвать своим и где она всегда была счастлива. И даже теперь, когда она заперта в этом доме на неопределенный срок, лето все равно радовало ее, а мысли о будущем не одолевали: когда лето, о будущем думать не хочется.
Дом стоит на небольшом возвышении – вернее, с фасада, там, где застекленная веранда, никакого возвышения нет, просто от калитки дорожка, обсаженная лилейником, а вот задняя стена, за которой почти всегда прохладная тень, находится словно на небольшом холмике, полого спускающемся до самых ворот. Здесь растет папоротник, из-за дома выглядывает сирень. Вика всегда любила сидеть здесь, ощущая полнейшее счастье. Сейчас со счастьем напряженка, но Вика все равно пришла сюда.
Среди деревьев бродили соседские цыплята, голенастые и смешные, что-то клевали в траве, под козырьком крыши деловито сновали ласточки – целых два гнезда оказалось в этом году, а в прошлом году было одно, второе гнездо ласточки строили буквально у нее на глазах. И Вике нравится думать, что это прошлогодние птенцы вернулись сюда, свили гнездо под крышей, и, возможно, следующим птенцам тоже захочется вернуться.
Она скучала по этому дому долгих три года. Дом приходил в ее сны, и утром, открывая глаза и видя казенные стены, покрашенные бледно-голубой краской, и ряды убогих кроватей, она думала лишь о том, что вот прошел еще один день, и этот день приближает ее к дому еще ненамного. Она ни о ком не жалела и ни по кому не скучала, только по дому, который пришлось оставить, но который единственный ждал ее где-то там, за забором. И лето ждало тоже.
И когда ворота колонии закрылись за ней, Вика поняла: не важно, что зима, она поедет в свой дом. Тем более что ехать ей было больше некуда. В рюкзаке лежали нехитрые пожитки, в кошельке была та сумма денег, которая была при ней на момент ареста, и даже небольшие золотые серьги с голубыми камнями, подаренные отцом на совершеннолетие, вернулись к ней – а о них Вика часто думала. Она и вообще старалась думать о вещах второстепенных, потому что если начинала думать о главном, то возникала одна мысль: спрятаться где-нибудь и… что-нибудь предпринять относительно собственной жизни.
– Вика!
Это Алена, неизменная подруга детства. Синеглазая смуглая Алена, с милым курносым носиком и длинными ногами фотомодели. Правда, никакой фотомоделью Алена не была, она и вообще презрительно относилась к разным «фанабериям», не имеющим отношения к реальной жизни. Алена окончила кулинарное училище и работала поваром в собственном придорожном кафе, воспитывала двоих сыновей и сама руководила бизнесом, семейством, как и вообще всем, что попадалось под руку.
– Здесь я.
Алена выглянула из-за угла, но Вика и не подумала встать. Уж ею-то Аленка руководить не будет ни за что. Вика и сама всегда не прочь поруководить, и
