страницы, исписанные странным почерком. Чернила выцвели от времени, но буквы были четкими.
– Вот, погляди: Антон и Елизавета Разумовские, а дальше по святцам их дети: Николай, Григорий, Мария, Наталья, Ольга. Мария родила мою прабабку Феклу, а Наталья родила Елену, которая была прабабкой твоей бабушки Любы, царствие ей небесное. Дальняя родня, да кровь одна, Викушка. Фекла, гляди, родила мою бабку Марию, а Елена – Оксану, бабку твоей бабушки. Ну а дальше ты знаешь. Все они родились здесь – здесь же и замуж вышли, и тут жили, да. И времени от Антона и Елизаветы прошло, почитай, что под двести лет, а однако ж кровь – не вода. Так что самое твое наследство – книжка эта с записями разными. Тем более что тебе она нужнее всех. Там найдешь рецепты и наливки, и хлеба, и отваров из трав, и чего там только нет, разберешься. Никакого колдовства, просто рецепты на все случаи жизни, жизнью же и проверенные. Но наказ такой: никому в руки не давать пользоваться, даже не показывай никому, и рецептами не делиться ни с кем. Вот даже с Аленкой – разве что рецептами отваров целебных ради спасения жизни. Знание это по роду идет, и как настанет твой час, передашь книгу женщине нашей крови – хоть дочери, хоть внучке, а хоть и дальней родне, кому сердце подскажет, кто не выбросит на помойку, а применять станет и приумножать. Так-то, Викушка, владей теперь ты, а мне уж незачем. Летом-то помру я, чтоб ты знала. Так ты на похороны мои приди, не прячься. А люди, имей в виду, не верят, что ты виновата, разве что самые дураки, да немного их, и те сказать побоятся.
– Баб-Варя, а ведь я-то и вправду не виновата.
– А я знаю, детка. – Бабка неумело погладила Вику по голове. – Знаю, дитятко золотое, что зря ты пострадала, без вины такую муку приняла, и молилась я о тебе, почитай, каждый день, чтоб отпустили тебя на волю, да чтоб мои глаза тебя еще раз увидели. Вот и попустил Господь, дождалась. И не таись по ночам, а ходи по солнцу свободно, люди не дураки, все понимают. А Женька завтра тебе дров привезет, зимы еще много осталось, в холодном доме сидеть не получится, не ровен час – заболеешь, а то и замерзнешь насмерть. Давай чай пить, что ли.
Бабка жестом остановила Вику и сама собрала со стола опустевшую посуду, поставила чашки и чайник, блюдо с пирогами.
– Пирогов напекла – эти вот с яблоками, а эти с творогом. – Бабка вздохнула. – Как помру, дом опустеет… Женька что – он в городе, и сюда не наездится, жить здесь не будет, опять же, а остальные мои внуки, ей-богу, пустые люди оказались, дочери-то нет у меня, а невестки дуры дурами, и дети у них такие же бестолковые, вот один Евгений в мой род пошел. Вы хоть с ним и родня, но очень дальняя, ничего страшного. Ешь пироги-то, и чай остывает. Родители не объявлялись?
– Нет. Да и незачем.
Бабка осуждающе покачала головой, но ничего не сказала, и Вика тогда была рада, что ни о чем ее не расспрашивают, потому что и так по ночам ей часто казалось, что и дом, и свобода – все приснилось, а откроет утром глаза и снова увидит ненавистные бледно-голубые стены.
И теперь бабки Варвары не стало.
– Она зимой мне говорила, что умрет. – Вика пошевелила
