того чтобы мне больше ничего не нужно было делать.
Ты ставишь невозможное условие, чтобы тот, кто страстно делает желаемого, оставался погруженным в дремоту.
Если так, то какая польза в самом желании?
Конечно, путь ведет чрез многие трудности, но уж и влечение к добродетели есть само по себе добрая часть добродетели.
Ты даешь мне основание для большой надежды.
Для того я и беседую с тобою, чтобы научить тебя надеяться и бояться.
Почему бояться?
Скорее, почему надеяться?
Потому что если до сих пор я прилагал немалые усилия для того, чтобы не быть совсем дурным, то ты открываешь мне путь стать вполне хорошим.
Но насколько труден этот путь, о том ты, быть может, не догадываешься.
Какой новый страх ты хочешь внушить мне?
Помни, что это самое «желать» всего лишь один глагол, но содержит оно в себе бесчисленные вещи.
Ты повергаешь меня в смятение.
Не говоря уже о том, из чего это желание состоит, сколь многое должно быть истреблено для того, чтобы оно могло возникнуть!
Не понимаю, что ты хочешь сказать.
Это желание ни в ком не может созреть вполне, пока он не искоренил в себе все другие свои желания; а ты понимаешь, как многочисленны и разнообразны вещи, которых человек желает в своей жизни; и все это ты должен предварительно: презреть, – только тогда ты можешь взалкать высшего блаженства, ибо мало любит его тот, кто одновременно и не ради него любит еще что-нибудь другое.
Я знаю эту истину.
А как мало найдется людей, которые подавили в себе все страсти – их же не только подавить, но даже перечислить – долгий труд, – которые наложили на свою душу узду разума, которые вправе сказать: у меня нет более ничего общего с телом, все, что считается приятным, – мерзость для меня, я жажду высшего счастья!
Такие люди чрезвычайно редки; теперь я понимаю трудность, которою ты мне грозил.
И вот когда исчезнут страсти, то желание будет полно и свободно от помех; ибо насколько собственное благородство влечет душу к небу, настолько же по необходимости тянут ее вниз бремя плоти и земные приманки, так что вы одновременно и стремитесь ввысь, и желаете оставаться внизу, и не достигаете ни того, ни другого, разрываясь в обе стороны.
Что же, по твоему мнению, надо сделать, чтобы душа, разбив земные оковы, целиком вознеслась горе?
К этой цели безошибочно ведет то размышление, о котором я упомянул вначале, да непрестанная мысль о нашей смертности.
Если я и здесь не обманываю себя, ни один человек не терзается этими заботами чаще меня.
Новый спор и новая докука!
