струю за струей табачного дыма. Не мешает здесь кстати заметить, что итальянский табак довольно низкого качества, и у непривычного человека от едкого дыма его неизбежно запершит в слизистых оболочках носа и горла. Вдруг ноздри помпейца задрожали, раздулись, и он чихнул и фыркнул так звонко, что наклонившийся над ним Скарамуцциа отшатнулся. Вслед затем мнимоумерший, не раскрывая еще глаз, поморщился и пробормотал, разумеется, по-латыни:
– Что это за отвратительный запах гари?
И господин, и камердинер от неожиданности просто остолбенели. Господин пришел в себя первый.
– Ах, голубчик ты мой! Ну, Антонио, скорей же вина и устриц!
Услышав чужой голос и незнакомую речь, помпеец повел кругом непрояснившимися еще глазами и остановил их на хозяине.
– Где я, и что со мною?
Скарамуцциа, как человек ученый, знал, разумеется, по-латыни, и объяснялся даже довольно свободно на этом языке.
– Ты в Неаполе и у добрых друзей. – отвечал он. – Ты помнишь вероятно, что дал когда-то закопал себя?
– А! правда. И я теперь ожил?
– Ожил – после довольно долгого сна.
– А именно?
Скарамуцциа опасался испугать едва ожившего и уклонился от прямого ответа.
– Как раз вовремя, чтобы дать мне познакомиться с тобою, – сказал он. – Не забывай, что ты пациент. Первым делом надо тебе подкрепиться. Эй, Антонио! Скоро ли?
– Несу, синьор, несу.
Не без некоторого усилия проглотил расслабленный пациент с полдюжины устриц. Когда же хозяин влил ему в рол рюмку старого вина, он сперва поперхнулся, раскашлялся, а потом закрыл опять глаза и впал тотчас в глубокое забытьё.
– Теперь мне можно идти, синьор? – спросил шёпотом Антонио.
– Ступай. Но, как сказано, – я никого не принимаю, ни единая душа не должна знать, что происходил в этих четырёх стенах.
– Синьор хочет делать над этим… «субъектом» научные опыты?
– Да. Но тебя это, я думаю, не касается?
– Точно так. Но, извините, синьор: у меня в груди тоже не камень, знаете, а сердце. Вы не станете его очень мучить?
– Мучить?
– Да, как, бывало, знаете, этих лягушек да кошек. Не будете вытягивать ему жилы, распарывать живот, сдирать с него кожу?
Скарамуцциа нетерпеливо дернул плечом.
– Ты – малолетний. Антонио! Субъект мой – не лягушка, не кошка, а человек, как и мы с тобой. Интересует же он меня, как одушевленная древность, и изучить его с духовной, нравственной стороны я хочу ранее моих ученых коллег. Это ты, надеюсь, понимаешь?
– Как не понять.
Человеколюбивый камердинер на цыпочках удалился. Господин же его уселся за письменный стол, развернул большую, совсем чистую еще тетрадь, вывел на заглавной странице крупными буквами: «Мой дневник о помпейце» и принялся писать самый обстоятельный отчет о том, как был им найден и оживлён помпеец.
Глава
