изучить во всей полноте. В нем уже начал немного проглядывать денди. Из одного мальчишеского хвастовства ходил он обыкновенно гулять в сопровождении хорошенькой девушки, которую одевал пажем и выдавал за своего младшего брата[4]; раз даже он дошел до того, что под этим именем представил ее одной незнакомой даме на водах в Брайтоне.
Ньюстедское аббатство отдавалось в наймы; лишь только наемщик оставил его, Байрон не замедлил переселиться туда. Это – старинное готическое аббатство с трапезною и кельями, заложенное еще в 1170 году, обнесенное кругом стеною, с парком, озером и готическим колодцом на дворе. Здесь, вместе со своими товарищами, наперекор всем правилам, он вел самую бесшабашную жизнь, отличавшуюся тем же характером и оригинальностью, которые так часто встречаются у гениальных юношей, еще не вполне совпавших задачи и цели своего существования. Вставали обыкновенно в замке часа в два по-полудни, затем фехтовали, играли в волан, стреляли из пистолетов, а после обеда к великому ужасу богобоязненных соседей, пили круговую из черепа, наполненного бургонским вином. Черен этот, случайно вырытый садовником и, вероятно, принадлежавший какому-нибудь монаху, по нелепой прихоти Байрона, был оправлен в серебро и служил поэту и его товарищам вместо чаши, когда они, из чистого ребячества, одевались в монашеские рясы и обвешивались четками и крестами[5]. Не следует, однако, смотреть на эту проделку с черепом, как на юношеский цинизм, нередко обнаруживаемый, например, молодыми медиками. Характер, подобный Байроновскому, по всему вероятию, чувствовал мучительное наслаждение, имея во время пирушки перед глазами такое своеобразное memento mori. В стихах, которые Байрон написал на кубке говорится, что прикосновение губ человеческих для мертвеца, во всяком случае, менее противно, чем прикосновение червя. Однако, его странные выходки отнюдь не вытекали из одного необузданного высокомерия. Им овладевала не только та грусть, которая так часто встречается у выдающихся натур в их первой молодости, вследствие сознания, что им, наделенным еще неиспытанными способностями и силами, предстоит стать лицом к лицу с труднейшими вопросами жизни, – ему присуща была еще меланхолия, вследствие его склада характера, воспитания и его бурных страстей. Из этого периода его жизни рассказывают два анекдота, от которых биографы его обыкновенно приходят в восторг. Первый касается его собаки.
В 1808 году, на могиле своей любимой собаки он сделал в высшей степени мизантропическую надпись, в которой превозносил собаку на счет всего человечества и в то-же время сделал завещание (.впоследствии уничтоженное), в котором высказывал желание быть похороненным рядом с этой собакой, своим единственным другом. Другое свидетельство одиночества, испытанного им, относится к тому, каким образом он отпраздновал день своего рождения в 1809 году. В этот день ему исполнился 21 год, и по английским законам он сделался совершеннолетним. День этот в Англии считается величайшим торжеством; аристократия празднует его танцами,
Гордона.
Теперешний владелец Ньюстеда из религиозных побуждений велел похоронить этот череп.
