признавался в своем ничтожном даровании, так что за рецензией, во всяком случае, наступало молчание. Но тут они натолкнулись на такого, вся сила и слабость которого в том-то именно и заключалась, что он никогда не приписывал себе вины в неудаче, но обыкновенно усердно сваливал ее на других. Но и на этот раз за рецензией последовало полуторагодичное молчание. Потом произошло то же, что и у Виктора Гюго в его «La caravane» (из «Châtiments»):
Tout it coup nu milieu de ce silence morne
Qui monte et qui s'accroît de moment en moment
S'élève un formidable et long rugissement,
C'est le lion.
И картина верна. Действительно, эта ни чудная, ни грациозная, ни остроумная сатира скорее – рычание, нежели пение. Поэт, обладающий соловьиным голосом, приходит в упоение, слыша впервые трели своего чудного голоса; гадкий утенок замечает свою лебединую природу, когда попадает в свою сферу; но рычание молодого льва приводит его самого в восторг и показывает ему, что он теперь вырос и обладает силой. Поэтому нечего искать в «Английских бардах и шотландских обозревателях» ударов меча, которыми наделяет мощная и верная рука; эти раны наносила не рука, это царапины, сделанные лапой, – но ex ungue leonein! Здесь нечего искать ни критики, ни сдержанности, ни даже здравого смысла; разве раненый зверь знает меру или пощаду, если пуля, которая должна была убить его на-повал, только ранила его? Нет, зверь видит, как льется его кровь перед его глазами, и он хочет в отмщенье также пролить кровь. Он ищет не того только, кто сделал выстрел; если один из толпы охотников ранит молодого льва, тогда горе всей толпе! Все знаменитые английские поэты, наиболее известные и наиболее прославленные, все те, которые стояли на хорошем счету у «Edmbourgh Renew», все писавшие для этого журнала, третируются, как школьники, в этой сатире двадцатилетним юношей, тем именно юношей, который сам еще недавно только сошел со школьной скамьи. Английские поэты и шотландские рецензенты должны были здесь один за другим пройти сквозь строй. Здесь нередко попадают довольно ядовитые словца, которые говорят далеко не на ветер. Натянутая фантастичность поэмы Соути «Талиба» и чрезвычайная плодовитость этого писателя, доводы Вордсворта, доказывающего на своих стихотворениях истину своего положения, что стихи и проза – одно и то-же, нелепое ребячество Кольриджа, прихотливость Мура, – все это подвергается тут самым ядовитым насмешкам. Над «Мармионом» Скотта, напоминавшем инвективы Аристофана против героев Эврипида, одним ударом произнесен окончательный приговор. Но большинство этих нападок все-таки так неразумны и бессмысленны, что они впоследствии причинили самому автору гораздо более неприятностей, чем тем, против кого они были направлены. Опекун Байрона, лорд Карлейль, которому еще так недавно были посвящены «Часы досуга», но которой отказался ввести в парламент своего питомца, люди, как Скотт, Мур, лорд Голланд, которые позднее были лучшими друзьями Байрона, были выруганы здесь беспощадным образом без всякого повода с их стороны, на основании совершенно ложных догадок и без всякого критического такта. Ругань
