набитую замечательного качества зубами.
М-да… ты не отеццо, ты изверго – так это называлось «по-русски» у Джулии Давнини, которая, кажется, не простила ему выбора Леночки в ассистентки. Как будто у него был выбор! Леночка хотела только в цирк, но боялась цирка пуще смерти – просто всего в цирке боялась. Трапеций, канатов, трамплинов, горящих обручей, животных… дрессированных собачек – и тех боялась. А тут цирк, тут по-другому не может быть… это работа опасная. Ну па-а-ап… твоя же – безопасная! Да, моя безопасная: если не верить в то, что в цирке нет ничего понарошку. Конечно, золотую ленту из собственного пищевода ты не по-настоящему тянешь, ан… вдруг не успеешь всю вытянуть, вдруг – задохнешься? Шанс невелик… но он всегда есть! Да ну, па-а-ап… это же трюк! Трюк? Трюк, Леночка…
С ее появлением в программе Антонио Феери затосковал: высокий, тайный смысл фокусничества, который тогда только начал вырисовываться, пропал для него. Леночка настолько не верила в творимое им на арене, настолько всем существом своим отрицала самую возможность присутствия в мире чудесного, что перепиливание ее сначала сделалось для Антонио Феери скучной работой, а потом…
Он никому не рассказывал об этом. Да и кому такое расскажешь! Кому объяснишь, какими жуткими и острыми чувствами наполняет сердце смерть куклы? Смерть той, которая умереть – не может, для которой и смерть – игра. Сколько ему… семь лет. Или восемь, но не больше. Зимнее утро, снег скрипит, папка с завязочками качается, а в голове «пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пам-пам-пампарам…» Чайковский. «Болезнь куклы»? «Смерть куклы»? «Похороны куклы»? Скорее всего, «Смерть куклы»: что-то уже после болезни, но еще до похорон… или не было там ничего между, а только – болезнь и похороны, друг за другом? Но больных не хоронят! Хоронят мертвых… Значит, было – между болезнью и похоронами, не могло не быть: «Смерть куклы» там была! Она и игралась потом памятью – все время: «пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пампарам-пам-пам, пам-пампарам-пам-пам-пампарам…» Ибо путь от болезни к похоронам только один, у всех один: смерть. Да и пальцы помнят – помнят себя п-а-л-ь-ч-и-к-а-м-и: замерзли, слушаются плохо, но – дело святое: домашнее задание… играй, дитя! А холод потустороннего – он насквозь пронизывает, от него костенеешь. Ах, Петр Ильич, Петр Ильич! Жестокие какие игры, жестокие какие мысли!
Так оно и осталось, в пальчиках, по очереди: «Болезнь куклы», «Смерть куклы», «Похороны куклы»… или все-таки померещилась «Смерть куклы»? И если померещилась то кому – Петру Ильичу? Антону Петровичу? Старому черному пианино из маминой комнаты?
Вот и Леночка, bambolina mia, говорила Джулия Давнини. Bambolina bella… никогда так и не научившаяся ни любить его, ни верить в него. Боявшаяся дрессированных собачек, но беспечно улыбавшаяся при виде пилы – страшного инструмента, на котором каждый вечер исполняется одна и та же детская пьеска, «Смерть куклы»…
– А что я просто так пришла – действительно поинтересоваться, как ты живешь, – этого ты представить себе вообще не можешь?
– Вообще
