того чтобы выбраться на федеральную трассу и двигаться по ней к Омску, путешественники оказались на узком проселке, петлявшем в немыслимой глухомани.
Попетляв минут двадцать, они вдруг почти уперлись в опущенный шлагбаум. С двух сторон от него виднелись ряды колючей проволоки.
– Это чего, Калуга? – ошарашенно спросил Саня. – Мы куда запоролись-то?
Леша, пригнувшись к рулю, всматривался в сто лет не крашенный металлический шлагбаум. И увидел то, чего ожидал, – высунулось дуло. И вслед за ним раздался голос – надо сказать, не очень уверенный, а скорее даже растерянный, – во всяком случае, не такой, какой подобает часовому:
– Стой, кто идет?
– Тут что, воинская часть, что ли? – спросил Саня Лешу и сам ответил: – Не-а. Не похоже.
Слегка развернувшись, Леша осветил фарами большой стенд слева от шлагбаума.
На нем они увидели следующее: ярко-красными буквами была выведена отнюдь не выцветшая, а явно заботливо подновляемая надпись: «Совхоз “Победа социализма”», пониже – портрет Леонида Ильича Брежнева с молодыми густыми бровями, им обоим, в отличие от их пассажиров, до боли знакомый. Еще ниже – плакат: «Слава доблестным советским воинам-интернационалистам, сражающимся за свободу и независимость Афганистана! Смерть американским захватчикам!».
А к нижней рейке прикреплен разворот свежей газеты, по формату – бывшей, советского времени, заводской малотиражки. Бросался в глаза крупный заголовок – «Правда».
– Ну все, Калуга, концы – у меня крыша едет, – пробормотал Саня и прибавил шепотом несколько неразборчивых слов.
– Стой, стрелять буду! – крикнул голос, обретя некоторую уверенность.
Леша высунулся слегка из окна и сказал миролюбиво:
– Погоди стрелять, братишка, у нас дети в машине. Ты лучше покажись нам и объясни – куда мы попали-то? Мы вообще-то в Омск едем.
Вдруг он ловко выскочил из машины и пошел прямо к стенду.
– Газетку хочу почитать, – объяснил он голосу, оторопевшему Сане и темному лесу, обступавшему их. И начал читать вслух: – «Продолжаются жестокие бои советских воинов-интернационалистов, сражающихся за освобождение Афганистана…»
– Чего? – крикнул Саня. – Какие бои в Афгане! Калуга, ты чего?!
– Санек, гляди, наши, оказывается, еще Пандшерское ущелье берут!
– Ты че, Леха, – жалобно сказал Саня, видя, что друг на глазах повредился в уме. – Мы еще при Горбачеве оттуда ушли…
– Выходит, не ушли! – хохотнул Леша, не отрываясь от газеты. – Вон и Брежнев жив-здоров, его с 96-летием трудящиеся поздравляют. А газетка-то, между прочим, сегодняшняя.
Почитав еще минут пять про себя, он резко повернулся к шлагбауму, где, невидимый Сане, замер обладатель голоса.
– Выходи, сержант, поздоровайся с однополчанами! Заодно расскажешь, что у вас тут творится, что ты такое охраняешь.
И невысокий мужчина в камуфляже, того же примерно возраста, что Саня и Леша, выступил из тени, понурив голову.
Тут выскочил из машины и Саня, успев сказать пассажирам, чтоб они до его команды оставались на месте:
– Человек с ружьем, понятно? Мы с Лехой сначала разберемся.
Трое «афганцев» молча обменялись рукопожатиями.
– Курить будешь, браток? – коротко спросил Леша часового, доставая сигареты.
– Обкурился уже… – невнятно пробормотал тот, явно еще не придя в себя. Он узнал обоих однополчан. Помнил их с тех давних лет не только в лицо, но и по имени.
Саня и Леша молча закурили. Взял сигарету и часовой, прикурив от любимой Лешиной зажигалки в виде пингвина.
Женя, – как, впрочем, и Том, – не отрывала глаз от всех троих. Прошло, по ее наблюдениям, не меньше полутора минут в молчании. (У Жени в голове всегда отстукивал время невидимый секундомер – часов она не носила, довольствуясь будильником, противно верещавшим по утрам).
Когда Леха и часовой докурили и почти одновременно бросили окурки, первым снова заговорил Саня.
– Мать-то твоя жива, сержант?
– Пять лет как умерла, – выдавил из себя часовой.
– А чего? Не старая ж была, наверно?
– Болела…
– Семьей-то обзавелся?
– Нет.
– А кто у тебя есть?
– Сестра только…
Докурил сигарету и Саня, затушил желтыми от этого самого многолетнего тушения пальцами окурок, швырнул и тщательно втер
