тонкие пальчики сомкнулись вокруг костлявого холодного запястья, словно даря юное тепло умирающему.
Хью снова закрыл глаза, чуть улыбаясь.
– Я увижусь с ним после ужина. Будем надеяться, что с полным животом Генри Болтон будет менее воинственным. Принеси мне немного бульона, дорогая. Это все, что я смогу проглотить. А теперь можно немного поспать.
Девочка выпустила его руку, встала и, прикрыв его грудь одеялом, поцеловала в лоб.
– Я сама принесу бульон и покормлю тебя, – пообещала она, покидая комнату.
Ничего не поделаешь, он вправду умирает, впервые призналась она себе. Слезы обожгли ее глаза, и она яростно их сморгнула. Хью прав. Нельзя позволять эмоциям брать верх над здравым смыслом! Не сейчас! Сейчас самое важное – здравый рассудок, это необходимо и для нее, и для всего Фрайарсгейта.
Вернувшись в зал, она сообщила дяде:
– Мой муж примет тебя после ужина. Он очень слаб. Ты не должен утомлять его.
– Почему не сейчас? – раздраженно буркнул Генри. – Возмутительно! Хью Кэбот ведет себя словно знатный лорд! Будто не я способствовал его высокому положению! Он обязан почитать и уважать меня, а на деле задирает нос!
– Он умирает, дядя, и, по правде говоря, ты выдал меня за него, чтобы защитить свои интересы и приберечь для себя Фрайарсгейт. Но должна напомнить, что поместье принадлежит мне. Не тебе. Тебе всегда было все равно, что будет со мной, главное, чтобы Фрайарсгейт не уплыл из твоих рук! Но Господь недаром защищает беспомощных, сирых и невинных. Хью Кэбот – хороший человек, хотя для тебя это вряд ли имеет значение.
– Ты считаешь его хорошим, потому что старый дурак позволял тебе своевольничать! Судя по дерзким выходкам и вольным словам, он мало тебя бил, если бил вообще! – рявкнул Болтон. – Видно, придется проучить тебя как следует, но когда я с тобой разделаюсь, мигом получу покорную и услужливую жену для своего сына.
– Того наглого сопляка, которого родила тебе твоя корова-жена? Он никогда не будет моим мужем, дядюшка! Выброси это из головы! На этот раз я сама выберу себе супруга, но только после того, как проношу траур целый год в память о моем Хью, как принято среди порядочных людей. Попытайся навязать мне своего задиристого петушка, и, клянусь, ты горько пожалеешь.
– Ты будешь делать, как я велю, черт побери! Я твой дядя и имею над тобой власть! – раскричался Генри.
– Госпожа, ужин готов, – вмешалась Мейбл, входя в зал. – Пора к столу.
– Дядя, ты, разумеется, голоден, и мой кузен тоже. Мейбл права. Нужно идти, пока еда не остыла. Потом ты поговоришь с моим мужем.
Розамунда снова превратилась в гостеприимную хозяйку, хорошо воспитанную владелицу богатого поместья. Она повела рассерженного родственника и его сына к столу и сама наполнила их оловянные тарелки говядиной и гусятиной. Положив кроличье жаркое в хлебные корки, Мейбл наклонила последний бочонок октябрьского эля над оловянным кубком Генри и налила сидра его сыну. Розамунда положила перед дядей хлеб, сливочное
