с Бринном в кости. Картишки мы сделали из кожи кабанчиков, а рисунки на них – сажей, смолой и кровью. Камешки Далиша насобирала в окрестностях, а досочки для них уже я соорудил. Так что мы, бывало, целыми днями резались в картишки-камушки, сначала на интерес, потом – на то, кто будет нору рыть, воду носить из ручья и кабанчиков жарить. А потом, когда я продул целый век рытья нор и попробовал отыграться – остался до кучи должен девице жменю ларимаров из сокровищницы, голубых, как её глаза.
В общем, привыкли мы друг к другу, даже привязались, и речи про то, чтобы отправить Далишу обратно во дворец, я уже не заводил. Зато еще больше захотел постичь человечью натуру и научиться перекидываться в человека. Потому что Далиша мне очень, ну просто очень нравилась. Только я чувствовал, что до таких превращений мне еще пахать и пахать. Я не мог сообразить, что такого сложно и непостижимого в человечьей природе: ну во всем они, люди, были похожи на нас – и при этом видел, что даже краем не познал их натуру. Куда нужно смотреть, чтобы увидеть недостающее – я пока не понимал. Но очень меня это тревожило: если я и правда потрачу на это сотни лет, то Далиша, наверное, сильно расстроится. Сейчас ей нравилось устроиться у меня под крылом и мурлыкать, топорща чешуйки на боку, но едва ли ей захочется провести так еще лет триста.
А потом на логово напал драконоборец.
То есть, это он так думал, что он драконоборец и что напал. Я-то на расстоянии полета стрелы услыхал топанье его лошади и бряцанье железок. Не то чтобы меня пугал один конный балбес, но за ним мог тихонько подбираться еще десяток балбесов с арбалетами, а это – верная смерть.
Помирать мне было не к спеху, потому, когда драконоборец спустился к логову, встретила его невозмутимая Далиша, волоокая пятнистая корова и жареный кабанчик на вертеле.
Драконоборец был рыж, бледен и смердюч. А Далиша теперь была загорелой, носила штаны с кожаными лоскутами и пряжками да рубахи с тесемками, которые остались в логове от разбойников, волосы заплетала в косу, очень ловко обращалась с ножами и яблочным вином. Немудрено было её саму принять за разбойницу, и драконоборец, судя по вытянувшемуся лицу, сначала так и подумал. Потом задал Далише несколько осторожных вопросов про дракона, убедив меня, что приехал сюда не случайно. Потом подтвердил, что государева награда за меня назначена еще «С того дня, как паршивый гад напал на замок». О том, что я принцессу умыкнул – ни слова. Назначенная государем награда была так себе, о логове никто ничего не знал, есть ли у меня сокровищница – тоже было непонятно, так что охотников скакать на разведку как-то не находилось. Потому и на досках вестей эти воззвания скоро залепили поверху другими. А на днях всплыла пара топазов «умыкнутая из сокровищницы гада, пока тот спал» и более-менее точное указание на само логово. Откуда всплыло – драконоборец сказать затруднялся, но на разведку снарядился. Один. Поскольку совсем дурной.
Все это я воспринимал коровьим ухом, как бессмысленный бубнеж, обдумал уже потом. А пока этот бледный и смердючий разливался перед Далишей, я больше был сосредоточен
