и сразу умирать начинаешь.
Интересно. Оригинально, как молодежь говорит. Сейчас все большие попы так думают? Я когда тонул у Новороссийска, тоже Бога дозваться не мог? Но ведь дозвался же.
Жена-то моя верит. Или делает вид, что верит. Виктория Пинхасовна Гольдшмидт. Рассказывала мне много. Что якобы все апостолы под старость лет собрались в Риме, и император Нерон велел повесить их вниз головами.
А император Нерон – это тебе не император Бокасса.
Давно, правда, ничего уже не рассказывает. Замкнулась как-то. И по палехской шкатулке даже не плачет. А я шкатулку от ивановского первого секретаря пять лет как получил, так в комоде в кабинете и держал.
Нет. Так быть не может. Сейчас же 76-й, когда клиническая смерть. А шкатулку я подарил – 11 декабря 1979 года. Когда мы с Сусловым решали, как нам куда академика Сахарова девать. Или за день до того, как решали.
Когда я вспомнил остров Зюльт, и поехал к Марии, и это повернуло судьбу человечества.
Запутался я с этим временем. И все мы запутались.
– Помните, владыка, анекдот про время?..
Почему-то, когда про время, меня всегда на «вы» пробивает. Сто процентов из ста.
– Да я не очень по части анекдотов, Леонид Ильич.
А чего ж тогда приехал? Разве не генерального секретаря развлекать-веселить?
– Сидит мужик в буфете Белорусского вокзала. Выпивает. Много выпил уже. Вдруг радиоточка срабатывает. В Москве – пятнадцать часов, в Свердловске – шестнадцать, в Тюмени – семнадцать, в Хабаровске – двадцать два, во Владивостоке – двадцать три, В Петропавловске-Камчатском – полночь. Мужик смотрит так внимательно на радиоточку и говорит: ну страна, ну бардак!
И митрополит Никодим громко захохотал! Нет, не тихо, не скромненько. Во весь рот. И я увидел зубы, все больше желтые и гнилые, как болты крепленые на застежках старого паровоза!
Вот уж не ожидал я, что владыка над бородатым анекдотом советским так ржать будет!
А выглядит-то плохо, плохо? Сливы под глазами все наливистей. Морщины, как трещины на ленинском саркофаге. Сколько ни замазывай, ничего не исправишь. И весит почти как я, килограмм сто двадцать, не меньше. Живот такой, что даже рясой не скроешь.
– А ты, владыка, с какого года будешь?
Тут-то и подвисло маленечко. Я заметил, что ему такой вопрос часто задавали. И он никак не любил отвечать.
Минуты полторы прошло, если не две.
– Двадцать девятого, Леонид Ильич.
Без этого нашего крестьянского «с».
Я не сразу даже и понял. Какого еще двадцать девятого?
– Так тебе сорок семь лет, что ли?
И владыкой не помянул, так удивлен был, до самой красной кнопки, что прямо над головой.
– Сорок шесть, Леонид Ильич.
А почему сорок шесть? Это уж совсем какие-то бриллианты всмятку образовались.
– Я же октябрьский, а теперь у нас февраль будет.
Отвечал
