чем здесь черный рынок вообще?
– Я тебе, Мария, другое скажу. Я знаю, как быстро 97 миллион дойчмарок заработать.
Она так заулыбалась, что точно тошно.
– Так ты, оказывается, большой бизнесмен, Ленечка.
– Может, и не бизнесмен, но большой. Послушай меня три минуты, не перебивай. Я напишу воспоминания. Мемуары напишу. И там такое расскажу, что все издательства западные сразу купят. Я за свои первые воспоминания 127 000 рублей получил. Все детям отдал.
Своим ли, чужим ли – какая уж теперь разница. Тем более – вам.
– И что ты там такое напишешь? Про Малую Землю что-нибудь?
– Нет. Про Малую Землю уже все написал. Хватит. Напишу, как мы Хрущева убить хотели. Отравить. Зверской водкой от алтайских товарищей.
Она как будто завелась в танце. Скакала вокруг моего кресла, как подорванная. Улыбка не исчезала. Запах кагора множился снежной бурей.
– Вы – это кто?
– Мы – это я, Подгорный и Семичастный. Мы с Подгорным придумали. Семичастный исполнял. Привезли с Алтая водку от тамошних товарищей. Добавили тазепамчику. Я бы сейчас нембутальчику добавил, а тогда не знал просто, что такой есть. Никита бы выпил – и привет.
Мария остановилась.
– Ты представляешь, как западники за эту историю ухватятся! Миллион дойчмарок минимум. Мне канцлер Брандт сказал. Вилик мой. Вилочка.
Хотя он давно уже никакой и не канцлер. И не говорил про мемуары ничего. Но дом он показал. Прямо рязанскими перстами. И Зюльт показал тоже.
Мария остановилась и успокоилась.
– Вилочку твою я не знаю. И этих двух мудаков тоже. Вот который пальто за тобой носит – это не Семичастный?
Я промолчал. Она отошла от меня и села за круглый стол, поодаль. Где был графин. Налила себя новую рюмку. Овальные щеки блестели, как костюмы канцлера Шмидта.
Леонид Ильич все еще ждал, что скажет Мария.
– У меня концерты. В феврале, марте. Гастроли. Шестнадцать городов. А я правильно поняла, ты сказал, вы там со своими человека убить пытались?
– Правильно. И убили бы обязательно. Передумали в последний момент.
– А че передумали?
– Никита сам ушел. В смысле, с должности ушел. Согласился написать заявление. Не было уже смысла травить.
Она поднялась с кагорного стола, как тысячеликая вдова Горького, народная артистка СССР.
– Леня, ты сволочь! Как ты смеешь мне такое рассказывать!
В этой ярости она снова превратилась в брюнетку. Ту самую.
– Ты старый мудак! Он предлагает мне ехать на остров, чтоб все знали, что я с убийцей живу. Потом он скоренько подыхает, а я остаюсь без всего. Дом дети забирают, миллион дойчмарок – вдова. А я – без карьеры, без денег, без друзей, без родителей. Как блядь дешевая. И весь мир на меня пальцем показывает. Вот, смотрите, на хуй, какая дура набитая!
И даже не спросила, может, я люблю ее. Может, с женой разведусь прежде, чем поехать на Зюльт. Навсегда.
– Я
