style="font-size:15px;"> КОЧУБЕЙ. Как это – мещанка?
МОРФИН. Так по-русскому не называется? Вы слишком похвалили меня. Та, кто сидит дома и занимается домашним хозяйством.
КОЧУБЕЙ. Это домохозяйка.
МОРФИН. Да, домохозяйка. ДОмОхозяйка, так?
КОЧУБЕЙ. Домохозяйка. А вот мой отец был первый секретарь Ташкентского горкома партии. Еще молодым.
МОРФИН. Я хотел спрашивать вас про ваших родителей. Но не с самого начала. Но если вы уже заговорили, продолжайте, пожалуйста.
КОЧУБЕЙ. Продолжать? А куда?
МОРФИН. Дальше, прямо. Ведь ваш отец был из советской номенклатуры, не был ли?
КОЧУБЕЙ. В 39 лет он стал первым секретарем Ташкентского горкома партии. Это довольно молодой возраст по тем временам. Мы все жили в Ташкенте. Но мама очень хотела уехать в Москву, и он согласился на замминистра мелиорации. На понижение согласился. Хотя почему – был? Мой отец жив. Тамерлан Пурушевич? Он точно жив. Хотя я, конечно, могу ошибаться. Хотите, я позвоню жене и узнаю? И уточню?
МОРФИН. Э-э-э… Единственное, в чем я уверен, – что мой отец мертв. Он умер 11 лет назад. Во время турнира в Гронингене. За шахматной доской. Испанская партия.
КОЧУБЕЙ. Людочка, соедини меня с Марией Игнатьевной!
МОРФИН. Давайте я пока спрошу вас. Ваша семья когда переехала из Ташкента в Москву?
КОЧУБЕЙ. Году в 71-м. Или 72-м. С возрастом память начинает немного подводить. Но немного. В основном я все помню. Я закончил школу. В 17 лет. Я 54-го года. Значит, это было в 71-м. Если бы отец остался в Ташкенте, он дорос бы до первого секретаря Узбекистана. А потом бы, после СССР, стал президентом Узбекистана. Кровавым тираном и деспотом. Узбекбаши. И вы бы брали интервью не у меня, у него. А я возглавлял бы Хельсинкскую группу и вызволял узбекских диссидентов. Пока отец не посадил бы меня в зиндан. Хороший сюжет, правда?
МОРФИН. А как было на самом деле? Вы сказали, ваш отец стал заместителем министра.
МОРФИН. На самом деле. Мама обязательно хотела, чтобы я учился в Москве. То есть чтобы я получил в Москве высшее образование. Не в Ташкенте. Меня направили в МГИМО. Московский государственный институт международных отношений. Тогда это называлось МИМО. Без Г. Просто Московский институт международных отношений. Я поступил по республиканской узбекской квоте.
МОРФИН. Что это значит?
КОЧУБЕЙ. Союзные республики имели квоты в московских вузах. Чтобы не дискредитировали нацменов. Вот я и пошел как нацмен.
МОРФИН. Нацмен – что это? Я слышал слово «нацбол».
КОЧУБЕЙ. Нацмен – это национальное меньшинство. Я пошел как узбек, хотя узбеком я не был. В общем-то, я и сейчас не узбек. Я даже меньше узбек, чем тогда. А «нацбол» – это что?
МОРФИН. Нацбол – это национал-большевик. Лимонов – слышали?
КОЧУБЕЙ. Какая-то гадость, да-да. Они, кажется, забрызгали мне костюм майонезом в Манеже. Когда я выступал. В честь открытия выставки «300 лет русского либерализма». Хороший был костюм, «Патрик Хельман». Так и не отстирался. Жена говорит, так и не отстирался. Людочка, ты соединяешь с Марией?
ГОЛОС
