style="font-size:15px;"> При всем при том, насколько моя жизнь с подругой была странной, я ничуть не тревожился от этой странности. Словно так и должно быть. Я чувствовал себя кораблем, отшвартовавшимся в порту приписки. Когда-то в одном из интервью я сказал, что мы всю жизнь идем к цели, но часто чуть не до самого конца не знаем, к какой же именно. Теперь у меня было полное ощущение, что я этой цели достиг. Я был счастлив, безмятежен и абсолютно спокоен. Тревога появлялась лишь тогда, когда подруга вынужденно и неохотно покидала меня. У нее иногда возникали какие-то дела, и я понятия не имел, какие именно. Порой она получала письма – в совершенно чистых конвертах, кажется, даже без адреса – или кто-то ей звонил. Со звонившими она говорила властно, часто попрекая их тем, что они без ее помощи не могут сделать элементарное. А потом тяжело вздыхала и начинала собираться, а у меня в душе появлялся росток страха.
Нет, я не ревновал ее и не боялся, что с ней что-то может случиться. Я знал, что она – моя, что никто и ничто не сможет ее у меня отнять, я также был уверен, что ей за пределами нашего дома ничего не угрожает. Я боялся не за нее, а за себя. Меня страшило одиночество. Когда она уходила, вместе с ней словно уходили свет и тепло, уходил сам смысл ее существования. Едва дверь закрывалась за ней, я начинал ощущать странную пронзительную тоску. Я бесцельно слонялся по пустым комнатам, разглядывал висевшие на стенах офорты, изображавшие неизвестные мне места, касался пальцами хрупких композиций из засушенных осенних цветов и листьев, которые она любила составлять. От этих букетов исходил ее запах, а может, наоборот – это от нее пахло сухими цветами, опавшими листьями, обманчивой свежестью утра, в которое выпал первый снег. Я подсознательно искал ее ускользнувший образ среди многих странных вещей, живущих в этом доме. Эти вещи удивляли меня. Моя любимая коллекционировала предметы, потерявшие утилитарный смысл. В ее коллекции были весы-безмен и серп, ламповый приемник длинных волн и фотоаппарат, снимавший на фотопластины, фонограф и абак, деревянная прялка с колесом и бронзовая астролябия… Все это было ей совершенно не нужно, а некоторые предметы к тому же были поломаны. Но, как ни странно, все это и придавало дому непостижимый уют.
Однажды к этим вещам прибавилась пишущая машинка. В тот же вечер моя любимая вновь оставила меня одного. И я думал только о том, что вот-вот стемнеет, а она вернется еще не скоро…
Ее вечерние отлучки я переживал еще хуже, чем дневные, поскольку в нашем доме отсутствовало электрическое освещение. Были розетки для телевизора и других электроприборов, но не имелось ни одного торшера, ни одной лампы, ни одного ночника, которые можно было бы в них включить.
Когда мы были дома вдвоем, я прекрасно без этого обходился. Мне хватало тусклого света камина, голубого квадрата телеэкрана, если мы смотрели какой-нибудь фильм, а для чтения – пламени нескольких свечей, отражавшихся в зеркалах. И присутствия моей любимой. Когда она была рядом, тьма становилась ласковой, как котенок. Иссиня-черным
