оставлял он без особого сожаления.
– Можно и дома книжки читать, – говорил он тогда, – а государственных привилегий нам не надо.
Так и остался "потомственным почетным гражданином" и по первой гильдии купеческим сыном".
Заплатин мог говорить только о пьесе.
– Как ты скажешь об этой пьесе, Авив?
Щелокова звали старообрядческим именем Авив.
– А! Не забыл! – усмехнулся он, отхлебывая из стакана. – Что скажу? Кисленьким отдает!..
– Кисленьким?
Заплатин тихо рассмеялся…
– Печенки больные… И вообще клиникой отшибает.
– Пожалуй!
"Столовер" – так звали Щелокова однокурсники – хватил, быть может, сильненько, но суть оценки была почти такая же, как и у него самого.
– Право, сударик мой, – продолжал Щелоков, тряхнув – совсем по-купечески – своими кудельными волосами, – господа сочинители все в своем нутре ковыряют. Хоть бы вот этот беллетрист, что в пьесе. Так от него и разит литературничаньем. И так, и этак себя потрошит, а внутри пакостная нотка вздрагивает: хвалить– то меня хвалят, но… – он выговорил это интонацией актера, игравшего роль беллетриста, – я не Тургенев, но и не Толстой! А мне-то, Авиву Щелокову, какое до этого дело? Так точно и прочие другие персоны этого действа…
– На которое тебе, как человеку древнего благочестия, и ходить-то зазорно?
– Мне ничто не зазорно, милый. Но дай досказать… Взять хоть бы этого декадента или девицу… Могу ли я сокрушаться о них, жалеть их?
– В одно слово! – вырвалось у Заплатина.
– А тем паче увлекаться. Что они представляют собою? Личную блажь. И я должен уходить в нее душой, когда вокруг, в российском якобы культурном обществе, первейшие потребности этой самой души попираются?!
"Вон оно что! Авив поумнел! – подумал Заплатин. Даром что в оптовом складе ситцем торгует!"
Щелоков был "столовер" убежденный. По родителям он принадлежал к "федосеевцам", и отец звал его мать до самой смерти "посестрием", не "приемля" брака как таинства.
Но он уже гимназистом стал сам себе "сочинять веру", а студентом – когда Заплатин сошелся с ним – любил говорить на тему "свободы совести". На бесцеремонные вопросы товарищей, какой он веры, он отвечал или: "я хлыст", или: "я перекувылданец" и тому, кто расхохочется, совсем серьезно объяснял, что такое "согласие" водилось еще не так давно в Заволжье, повыше Нижнего, а может – и теперь водится.
– Еще бы! – согласился Заплатин. – Да и мало того…
Он хотел развить свою идею; но раздался звонок.
– Ах, досада какая!.. Надо идти.
– А опоздать нешто нельзя? Для меня и теперь ясно, что никакого разрешения стоящего… и быть не может.
– Однако… скажи-ка, – спросил Заплатин, вставая, – чем кончит декадент? Отгадай, если ты не читал пьесы или отчета.
– Чем? Да как-нибудь нелепо… покончит с собой? Ась? Я плакать не стану.
– Отгадал!
Они
