Наездница изогнула бровь, в глазах блеснуло озорство:
– Я – княгиня Дира, жена Осколода. Князь будет рад узнать, как обстоят дела на окраинах киевских пределов, в Рюриковых землях. – Она кивнула охране: – Проводите. Мужа сама предупрежу.
Тронула поводья, и красная лошадка, грациозно виляя задом, двинулась к воротам. Чернявый дружинник встрепенулся, растолкал артельщиков и бросился отворять. Второй страж врат, тот, что примчался на зов чернявого, уже тянул другую створку.
За Дирой двинулась вереница охранников, а дружинник на чёрном коне придержал повод, пробасил:
– Эй, вы, ильмерцы! За мной!
Двор пересекли в полном молчании. Спешившись, дружинник обогнул широкое крыльцо, распахнул неприметную боковую дверцу. Запах жареного лука едва не сбил с ног. Дружинник закашлялся, потер глаза. Его голос прогремел, как громовой раскат:
– Что за вонь?!
Из глубины кухни выбежал тощий мужичок в светлой рубахе, покрытой пятнами жира, угодливо согнулся перед дружинником.
– Почему дверь не откроете? И окна?!
– Не велено, – пролепетал повар. – Князь нынче бояр принимает, а ветра почти нету, и, коли окна открываем, вся вонь наверх спешит.
– Тьфу на тебя! – выпалил дружинник и смачно плюнул на пол.
Мужичок попятился, на лице отразился ужас.
– Что за народ? Что за народ? – рычал дружинник, морщил нос и утирал слезящиеся глаза.
А Добре этот запах понравился. Живот тут же отозвался протяжным урчанием. Благо никто не услышал: в кухне шумно – котлы бурлят, шкварчит на сковородах сало, удары мясницкого топора громкие, как звук набатного колокола.
Дружинник недовольно оглянулся на четверку артельщиков и мальца, протянул:
– За мной. В малой палате обождете. Князь, слышали, с боярами совещается!
Он важно поднял к небу палец, прицокнул языком.
Добря покидал кухню с огромным сожалением, едва успевал сглатывать слюну. Народу тут много, все чем-то заняты. На миг представил, каков может быть княжеский ужин, если его готовит столько люда; глаза загорелись голодом и жаждой.
По скрипучей лесенке поднялись наверх. Комната оказалась крохотной, с низким потолком. Корсаку и Вячу пришлось пригнуться. Оба заметно присмирели, а двое других и вовсе – бледные, кажется, вот-вот в обморок упадут. Добря тоже ощутил робость, не знал, куда деть глаза и руки.
У дальней стены высится кресло, явно княжеское. По боковым стенам комнатки стоят обычные, плохо оструганные лавки – для простого люда. И как только дружинник вышел, предоставив артельщиков самим себе, Добря поплелся к седалищу.
– Стой! – шепотом приказал Вяч. – А ежели князь прям щас войдет?
Мальчик испуганно подпрыгнул, подбежал к батьке и замер. В коленках, откуда ни возьмись, появилась дрожь, да такая, что едва мог на ногах удержаться. В животе похолодело так, будто только что съел ведро снега.
Слова
