терпеть. Просто жалко было смотреть. Но мне и самой было невмоготу от духоты. Наконец поехали. Наверху, на площадке, еще не открытый или, вернее, наполовину открытый ресторан. Выпили по стакану красного вина. Великолепный вид: с одной стороны – Канны, с другой – снежные Альпы, розовые от солнца. Мы пошли оттуда в Каннэ, по дороге была целая роща мимоз, и я, несмотря на ужас И.А. – тащить в такую даль! – наломала целый букет. Смотрели виллы. Нет, ничто не может сравниться все-таки с Бельведер! Все тесно, жалко. Зато закат был величественно-прекрасный. В цвете моря были все оттенки, от мрачно-пурпурного до почти чугунного. Потом встретили В.Н. на вокзале. Она была в милом, добром духе, рассказывала, как прошла от Жуан-ле-Пэн до Гольф-Жуан пешком и тоже любовалась закатом.
Сегодня весь день читаю. Кончила жизнь Гёте. Моя мимоза распустилась; букет ее приятно желтеет на столике. От великолепного дня у меня подъем духа, страстное желанье ехать куда-то, что-то делать, писать. Странно думать, что надо уезжать в Париж из этой южной страны как раз тогда, когда совершился перелом от зимы к весне. Сегодня весь день говорили о том, что хорошо бы перед Парижем недели две поездить, проехать под Биарриц и вернуться в Париж с другой стороны Франции. Рассматривали путеводители, карты, спорили.
Вечером И.А. читал вслух «Пышку» Мопассана.
14 января
Вера Николаевна заболела ангиной. Она лежит. Вчера еще крепилась весь день, «не хотела портить канун нового года», как она говорит. Впрочем, канун этот был скромный и незаметный, хотя мы и выпили бутылку Асти за обедом и к десерту был заказан в кондитерской пломбир. В.Н. была очень бледна, и видно было, что ей нездоровится. Теперь мы с И.А. бегаем, беспокоимся и пробуем все средства, чтобы переломить болезнь. Горло у нее воспалено. Я мажу его утром и вечером.
16 января
В.Н. лучше. Она, однако, все еще лежит, голова у нее обернута белым кружевом, что ей очень к лицу. У нее тип средневековых женщин.
Встаю рано, готовлю завтрак ей и И.А., убираю, вообще вожусь почти весь день. Чувствую себя хорошо. Должно быть, раннее вставание мне полезно.
4 февраля
Весь день И.А. писал, как и все эти дни, а я лежала у себя и читала «Детство и отрочество». В разгаре чтения он вошел и дал мне прочесть только что написанную главу. То и другое у меня как-то сплелось, но вместе с тем я необыкновенно остро почувствовала разность Толстого и И.А. У последнего все картинней, «безумней», как выразился о себе он сам. И, еще читая эти изумительные, прекрасные страницы о его отрочестве, мне стало грустно, жаль молодости…
Теперь мы с ним говорим только о писании и о писании. Мне кажется, что все, что я даю ему читать, должно казаться слабым, беспомощным, и сама стыжусь этого. А он все говорит, что я гневлю Бога, сделав такой скачок за год и жалуясь на недостаточную быстроту движения вперед. Но что же делать, если я чувствую себя рядом с ним лягушкой, которая захотела сравняться с волом?
13 февраля
Ночью
