выпить за важный тост:
– За признание при жизни!
Ван Гог принял стопку, зажмурился, обнюхал огурец, как собака – косточку, и положил его обратно на тарелку. Лошарик оторвал несколько лепестков от цветка на подоконнике, разжевал и теперь с любопытством разглядывал в зеркале свой фиолетовый язык.
– Угол преломления равен углу отражения, – задумчиво пробормотал он. – Одна какая-то физика в голову лезет! А не выпить ли нам за яблоко, которое свалилось на голову Ньютону?
Художник тут же пододвинул бутылку поближе к Славе с таким выражением лица, словно каждая минута без выпивки была для него мучительной пыткой, по сравнению с которой рвать зубы без анестезии – сущее удовольствие.
Слава покачал головой. Ему в голову лезла совсем другая физика. Время близилось к четырем. Он мучительно пытался прикинуть, успеет ли сдать объект к понедельнику, если начнет вечером и будет работать без сна и отдыха, но квадратные метры плитки никак не хотели превращаться в трудочасы. В ушах стоял пронзительный звон, будто какие-то невидимые существа беспрерывно чокались, не произнося тостов.
– Ну, Слаааав… – жалобно протянул Ван Гог. – Я ведь совсем немного прошу. Мне же ничегошеньки от тебя не нужно! Только протяни руку, возьми пузырь, и осчастливишь старого, больного человека, пострадавшего, чтобы донести свое творчество до народа. Беленькая, родная, только одна может снять мою душевную боль, успокоить раны…
– Давай сюда свой стакан, – Лошарик схватил бутылку. – Жаль, что не граненый, но за Ньютона можно и…
Ван Гог опередил его с неожиданной прытью: перегнулся через столик и вцепился в драгоценный сосуд:
– За второй сам побежишь!
– Панки не бегают, панки чапают.
– Чего делают? – насторожился художник, не выпуская бутылку.
– Чапают, – пояснил Лошарик, – это когда ходят в таких раздолбанных ботинках, на которых даже шнурки не завязываются.
– Значит, почапаешь! – Ван Гог потянул бутылку к себе, но парень был сильнее.
Слава стукнул по столику кулаком – тот испуганно задребезжал и откатился вбок.
– А ну хватит! Так, Малевич, слушай сюда.
– Я Ван Гог, – робко возразил тот.
– Неважно. У тебя ведро есть?
– Ну, то, в котором Танюша полы моет… Сегодня, вот, мыла.
– А еще?
Художник почесал в затылке, потом радостно поднял палец вверх:
– В котором она капусту квасит! Моя Танюша такую капустку фигачит, слезу вышибает, закусываешь и плачешь, закусываешь и плачешь…
– Тащи, – перебил его Слава. – По капусте потом плакать будешь.
Ван Гог некоторое время хлопал на кухне дверцами, потом вернулся с зеленым эмалированным ведром и гордо водрузил его на табуретку посреди комнаты.
– Послушай
