заявляет:
– Что, чурка, трудно без журпа-маш на ужин, да?
От скворчащего на плите варева на душе становится тепло, там растворяется осадок от последних учебных дней. Готовке следует посвящать всего себя, и, если уж взялся за половник, не отвлекаться ни при каких обстоятельствах. Тогда боги хавки тебя не забудут. Допускается только музыка – словно привилегированная дама на светский приём. Она стоит над плечом, скрестив на груди руки, наблюдает за мельканием ножа или закручивающейся в спираль картофельной кожурой, и Ислам подпевает, отстукивая ногой ритм.
В такие моменты он становится необычайно деятельным. Летает от плиты к раковине, к распечатке с рецептом на столе и обратно, обсасывает палец, на который попало горячее масло, чистит рыбу и режет овощи. Обычное сонное выражение на это время исчезает с лица, глаза живые и быстрые, движения точны, будто всю жизнь занимается рукопашным боем.
– Ты как японский пылесос, – говорит из своего угла Яно, когда Ислам залетает из коридора в комнату за забытыми в картонной коробке приправами. – Всё время бегаешь, бегаешь…
Он сидит в своём кресле, поджав ноги и практически утонув в горе разбросанных на полу – или на любой ровной поверхности – вещей.
– Тебе бы не помешал сюда пылесос, – говорит Ислам.
Любой, кто заходил сюда в первый раз, терял дар речи. Ребята, что проходили мимо открытой двери, на некоторое время подвисали, влипая взглядами в разницу между половинами комнаты.
– Знаете, на что похожа ваша каморка? – замечает как-то Лёня. – На инь и ян!
– Чур, я играю белыми, – лениво отзывается Ислам. Он развалился на вращающемся кресле, катает в пальцах шарик жвачки.
Яно из своего угла бросает на них пустой взгляд и возвращается к дискретной математике. Это один из дней, когда его положение держится на волоске: эстонцу пришлось отбросить все свои увлечения, чтобы вцепиться зубами в гранит науки. Хасанов не сомневается, что он выкарабкается. Человеку, который живёт кверху тормашками, трудно угрожать падением.
– Постой-ка, Лёнька, а где это у меня здесь капелька чёрного?
Лёня смеётся.
– Разгильдяйство – вот твоя капелька чёрного. Если тебе предметно, то вот, допустим, эта куча носков. Очень похожа.
– Уговорил, – ворчит Хасанов. Носки бы, конечно, с пола нужно убрать, но ему недосуг.
– А его капелька белого, – продолжает развивать тему Леонид, – наверное, он сам. Смотри, какой симпатичный сидит. Вроде и умница, и нос – посмотри, какой нос! Вот сейчас, в профиль… Женщины будут кипятком от него писать. Главное, чтобы они не видели всего этого бардака.
– Такой чистый и во фраке, – смеётся Ислам, вспомнив старый анекдот.
Где-то посередине комнаты из-под завалов и индийского цветастого коврика выползает пол, просторный и немного офигевший, без препятствий бежит прямо до двери. На его пути встают лишь ножки
