перестали, а в мастерской появились новые слова. Теперь им заказывали запретительные объявления. Вначале на польском: UWAGA, ZAKAZ WJAZDU! Потом на русском: ВНИМАНИЕ, ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН! Потом на немецком: ACHTUNG, EINTRITT VERBOTEN!
Однажды, зимним вечером сорок третьего года, он вернулся домой с незнакомой женщиной.
– Она – еврейка, мы должны ей помочь.
Жена спросила, не видел ли их кто-нибудь в подъезде, и быстро приготовила несколько бутербродов.
Еврейка была миниатюрная, с черными курчавыми волосами, очень типичная, несмотря на голубые глаза. Ее поместили в комнате со шкафом. (Шкафы и евреи… Возможно, один из важнейших символов нашего столетия. Жизнь в шкафу… Человек в шкафу… В середине двадцатого века. В центре Европы.)
Еврейка пряталась в шкаф при каждом звонке в дверь, а поскольку хозяева по-прежнему были очень общительны, сидела там часами. К счастью, ума ей хватало. Ни разу не кашлянула, из шкафа не доносилось ни малейшего шороха.
Первой еврейка никогда не заговаривала, а на вопросы отвечала очень коротко.
“Да, был”.
“Адвокат”.
“В Белжеце”[10].
“Не успели, мы поженились перед самой войной”.
“Их забрали. Не знаю, в Яновском[11] или тоже в Белжеце”.
Она не ждала сочувствия. Наоборот, любые его проявления отвергала. “Я живу, – говорила она. – И намерена выжить”.
Она наблюдала за хозяйкой (которую звали Барбара), когда та стирала или стряпала. Пару раз пыталась ей помочь, но делала это раздражающе неумело.
Наблюдала за хозяином (его звали Ян), когда он, набивая руку, выписывал свои любимые буквы.
– Могли бы потренироваться на чем-нибудь поинтереснее, – как-то заметила она.
– Например?
Она задумалась.
– Хотя бы на этом: “Жил однажды элон ланлер лирон элон ланла бибон бонбон…”
Они впервые услышали, что еврейка смеется, и оба подняли головы.
– С чего это? – спросили с удивлением, а развеселившаяся еврейка продолжала:
– “Жил однажды лирон элон ланлер жил однажды Ланланлер…” Видите, сколько прекрасных букв? – И добавила: – Тувим. “Старофранцузская баллада”.
– Слишком много “л”, – сказал Ян. – Но я могу написать СТАРОФРАНЦУЗСКАЯ, – и склонился над листом бумаги.
– А не могла бы эта еврейка научиться чистить картошку? – спросила у него вечером жена.
– У этой еврейки есть имя, – ответил он. – Зови ее Регина.
Как-то летним днем жена вернулась домой с покупками. В прихожей висел пиджак – муж пришел с работы немного раньше обычного. Дверь в еврейкину комнату была заперта.
Как-то осенним днем муж сказал:
– Регина беременна.
Жена отложила спицы и расправила вязанье. Это был то ли рукав свитера, то ли спинка.
– Послушай, –
Яновский концлагерь и лагерь смерти во Львове (1941–1944); в лагере погибло от 140 до 200 тысяч заключенных.
