вдруг поняла, что страшно устала, настроение стало еще хуже, чем утром, и вообще я все делаю неправильно и зря.
Муж так и не позвонил. Ни разу. Хотя обычно он звонил и говорил: «Все в порядке. Разговаривать долго не могу. Дела. Но ты не беспокойся – я цел и здоров. И тебе желаю того же».
Несколько раз моя рука тянулась к телефону, но потом возвращалась к исходному положению. Я не могла переломить свою гордость и позвонить первой. Ну никак не могла. Хотя понимала, что это глупо. Но пересилить свой характер не получалось.
Я легла спать, но сна не было ни в одном глазу, и я прибегла к испытанному средству – рюмочке коньяка. Когда Дымчатый отсутствовал или его долго не было, я начинала нервничать и тогда доставала заветный бутылек, выпивала рюмочку, а перед приходом мужа тщательно чистила зубы или жевала кружок лимона, чтобы вытравить запах.
Сейчас можно было этого не опасаться, и я, выпив рюмку, почувствовала, что меня опять тянет плакать.
В постели я поплакала, зарывшись в подушку, и так незаметно уснула, проклиная себя, Дымчатого и наши непримиримо-взрывные характеры.
Проснулась я от телефонного звонка. Я засекла слабое треньканье телефона сквозь сон и, резко подняв голову от подушки, прислушалась. Через несколько секунд сомнения окончательно рассеялись, и я, откинув одеяло, побежала на кухню. Радиотрубка стояла там же на подзарядке.
– Алло! – сорвала я трубку телефона. – Алло!
Ничего не было слышно, и я уже собиралась нажать на отбой, как услышала знакомое:
– Инна! – голос был слаб, и слышно его было едва-едва.
– Володя? – переспросила я. Похоже, что муж здорово где-то повеселился и теперь звонил мне в нетрезвом состоянии, как это иногда бывало. Он звонил и болтал всякие глупости или признавался в любви. Как будто бы такие слова можно сказать, только когда море по колено и терять нечего. А в остальное время – негласный запрет и никаких муси-пуси, словно это – проявление слабости и бесхарактерности.
– Инна! Я здорово свалял дурака. Я ошибся… – И снова молчание.
– Да! – уже раздраженно сказала я.
Но на том конце раздались частые гудки.
Я в недоумении повертела трубку и положила ее на рычаг.
Муж был в командировке. В Питере. И позвонил мне после очередного сабантуя или фуршета, как это частенько бывало, когда он сообщал дурашливым тоном, что «он перебрал и чувствует себя отвратно» или «Инна, ты там спишь, а я – здесь в холодной одинокой постели», при этом делались многозначительные паузы и явно намекалось, что он там не один, и постель его не холодная… Он любил меня подразнить, довести до белого каления, а потом сказать «ну я пошутил, тебе уже сказать ничего нельзя». И за это я злилась на него еще больше.
Но иногда я слышала и другое: «Инка, я тебя люблю и любил всегда. Инка, что бы ни говорили про меня, ты моя единственная женщина. Инка!» В такие минуты в его голосе звенел накал, и я скептически улыбалась,
