горящие кварталы города. Такое впечатление, что горело все вокруг.
Самолеты поднялись выше, и он сразу увидел немецких стервятников. Тройка «мессеров» заходила со стороны солнца. Судя по всему, фашисты уже разглядели советские «Илы» и теперь готовились к атаке.
Глухов приготовился к стрельбе, выцелил крайний левый «мессер», и тут их самолет словно стал падать в яму. Глубокую, отвесную. Это потом, позже, Владимир понял, что комэска Шпончиков тоже увидел вражеские истребители и бросил самолет в пике. Но это было потом. А в первую секунду Глухова резко приподняло и швырнуло вниз, он опустился на парашютную лямку, на которой сидел, но та не выдержала веса и лопнула. Владимир, падая, ухватился за гашетку пулемета и дал длинную очередь.
Немецкий истребитель пролетел над ними целым и невредимым, а когда они вышли из пике, Глухов увидел, что сам, из своего же пулемета «рубанул» по собственному хвосту. Пули попали в противовес, перебили передний лонжерон, трос поворота. Тут уж не до боя, вернуться бы домой.
Комэска Шпончиков запрашивает: «Володя, ты живой?» Живой-то он живой, но от такого позора готов сквозь землю провалиться. Хотя до земли было далеко и с такими повреждениями на нее еще надо сесть.
Три раза комэска Шпончиков заходил на посадку. Дважды неудачно, на третий раз с трудом приземлился.
Встревоженный командир полка примчался к ним на полуторке:
– Что случилось, ребята?
Шпончиков выпрыгнул из кабины, спустился на землю, осмотрел хвост:
– Вот сукин сын, фашист, засадил нам…
В это время техник Глухов, сгорая от стыда, говорит сверху, из кабины стрелка:
– Леонид, да это я сукин сын. По своему хвосту засадил.
А комполка, слушая диалог пилота и горе-стрелка, только головой покачивает, да ладонью подзывает к себе Глухова, чтобы сказать ему пару ласковых слов.
Но, как говорится, не бывает худа без добра. Техник Глухов потом трое суток не вылезал из-под самолета, а командир полка приказал усилить ту самую лямку, что оборвалась под Владимиром. И стрелки больше не падали в кабине и по собственным хвостам не били.
Таков был его первый и… последний вылет. Он помог понять молодому технику свое истинное место в боевом строю. Каждый должен делать свое дело: пилот – летать, а механик держать в исправности боевую машину. Однако легко сказать, да как непросто сделать, если, например, на дворе минус двадцать пять и смазка густеет, двигатель клинит. Не чувствуя пальцев рук, приходится вскрывать броню, промывать, смазывать кожух тяги газа, чтобы двигатель давал нужные обороты.
При этом надо не забывать поглядывать в небо, ибо в любой момент могли появиться вражеские «Юнкерсы» или «Мессершмитты». И тогда главное успеть юркнуть в отрытую на стоянке самолета щель, переждать налет, и опять за дело. Это если, конечно, налет прошел удачно. Но такое случалось не часто. Обычно приходилось менять пробитые осколками бомб колеса самолета, латать поврежденные рули, другие детали.
Как-то,
