поднялся, умылся, присел к столу. «Что сегодня в меню у голландской контрразведки? Допрос? Ну что ж, к допросу мы готовы…»
Следователи не заставили себя долго ждать. Позвали. Усадили напротив. Опять посыпались дежурные вопросы о том, как он склонял к измене Лоджина.
Казалось, ничего нового – те же лица, те же вопросы. Но что-то изменилось. Что? Владимир Алексеевич заметил: следователи нервничали. Нервозность чувствовалась во всем – в поведении, в тональности речи. Куда-то исчезла учтивость и интеллигентность, вальяжный тон хозяев сменился раздражением, резкими, требовательными выкриками.
Потом, после освобождения, уже на родине, он узнает причины нервозности следователей – прокурор торопил контрразведчиков.
Арест генерального представителя Аэрофлота стал достоянием общественности, сообщения появились на первых полосах голландских газет. День проходил за днем, а власти не могли представить доказательств шпионской деятельности Владимира Глухова. Подозрения имелись, а вот фактов не было. Надеялись, что факты выбьют в тюрьме. Не получилось. И потому прокуратура настаивала – либо подтверждение, расследование и суд, либо свобода Глухову.
Но свободу давать не хотелось. Это же удар по имиджу спецслужбы. Во что бы то ни стало надо выбить признание у арестанта.
И тогда следователи пустились во все тяжкие. Они заявили Владимиру Алексеевичу, что сопротивление бесполезно, он изобличен как советский шпион.
– Это откуда такие данные?
– Ваша жена изобличила вас, – заметил сухощавый и торжествующе объявил: – Она и ваш ребенок находятся в наших руках.
Он пристально смотрел в лицо Глухова. Ждал реакции, испуга. Однако ни один мускул не дрогнул на лице Владимира Алексеевича.
– В то, что вы взяли в заложники мою жену и ребенка, верю. Вы меня избили и затолкнули в машину, не предъявив никаких документов, а уж с бедной женщиной и маленьким ребенком точно справились. Но вот то, что она сказала якобы, что я шпион, – ложь. Грязная ложь.
Это были его последние слова. Глухова вновь препроводили в камеру. А в камере?.. Полная свобода в четырех стенах. Делать нечего. Бить степ уже нет сил. Зато вспоминать никто не мешает.
…После победного мая 1945 года их полк перевели на север Германии – в Витшток. А вскоре в штаб полка пришла телеграмма: направить на учебу в Харьковское авиационное техническое училище одного человека.
Жребий пал на него. Владимир согласился. Хотелось учиться, ведь что у него за плечами – десятилетка да курсы усовершенствования. А тут военное училище. В июле 1945-го он уже был в Харькове, надел курсантскую форму. Занимался старательно, исполнял обязанность замкомвзвода.
Хорошо бегал на лыжах, стал чемпионом училища, потом и на городских соревнованиях занял первое место.
После окончания обучения ему присвоили звание лейтенанта и оставили в родном училище. Через два года
