он произнес именно это. Или Симе почудилось? О чем это он?
– Что случилось с настоящей Гелей? Кем она приходилось тебе?
Его обычно живое, подвижное лицо разом превратилась в холодную маску:
– Этот персонаж не имеет прототипа, что ты выдумываешь?
– Но ведь ты говорил…
– Мало ли что я говорил!
– Ах, даже так! – Она вскочила, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить его. – Собственно, я это знала. Писателя несет, когда он имеет дело со словами. Поступков не дождешься! Зато слов – целый воз и маленькая тележка!
«Не кричать, не кричать! – попыталась она удержать себя. – Иначе он сразу догадается, как же мне больно…»
Будто разбуженный, Лев слушал ее, все больше становясь самим собой.
– Ты права, – наконец сказал он. – Мы подменяем словами все: поступки, которые никогда уже не совершим, саму жизнь…
– Это твоя работа, – испугавшись того, как легко он сдался, проговорила Сима умоляюще.
Он шмыгнул носом, как еще не до конца утешившийся ребенок, и она вдруг не удержалась – погладила его по голове. Это произошло впервые, и Лев вопросительно приподнял брови:
– Тебе жаль меня?
За секунду до его вопроса Сима и не думала о жалости, так – подавший голос материнский инстинкт удовлетворила. Такого красивого и талантливого – за что жалеть? У нее сжалось сердце: «Жаль его. Конечно же! Эти самые красота и талант вытесняют его из общего ряда. Но вот – куда? В одиночество? В холодную пустоту, где изредка встречаются такие же избранные и шарахаются друг от друга в страхе… Многие ли решаются просто погладить его по голове? Но ведь хочется же этого, хочется! И ему, и мне…»
Лев прижался лицом к ее летней майке, с шумом втянул запах и чуть слышно хрипло застонал. Наклонившись, она прошептала:
– Что ты? Что тебя мучает?
Он затих, потом отрывисто произнес:
– Я. Только я сам.
– И тебе не удается от этого избавиться?
– От чего – этого? От себя? Избавиться от себя можно только одним способом…
– Нет! – Сима прижала его голову так крепко, что, наверное, причинила ему боль.
Ей внезапно открылось: Лев не рисуется – он действительно обдумывал такую возможность освобождения. Почему? Что гнетет его настолько сильно – вдохнуть трудно? Она заговорила торопливо, не совсем уверенная в убедительности тех слов, что срывались сами собой, но продолжала забрасывать ими Льва, как осенними листьями, сохранившими в себе солнечное тепло – целыми ворохами.
– Тебе нужно писать обо всем, что тебя мучает, ты это умеешь. Еще как! Сбрось на бумагу все темное, не дающее тебе жить, и станет легче, вот увидишь! Это ведь известный прием, его даже психотерапевты используют: нарисовать свои страхи, написать о них…
Не пытаясь высвободиться, он спросил:
– Разве я что-то говорил о страхах? Нет никаких страхов.
– Но что-то есть! Я не собираюсь тебя пытать. Не хочешь говорить, не надо. Захочешь, я
