натянув длинную рубашку из тонкого льна, гразиозно облеклась в шуршащее парчовое платье. Она всегда двигалась неторопливо, как будто нехотя, а свой неистовый темперамент проявляла только на ложе, да еще в набегах, когда они скитались по просторам морей. В бою светловолосая валькирия[2] Снэфрид не уступала мужчинам. Кто бы мог подумать, что эта медлительная, всегда словно погруженная в полудрему женщина в сражении сильна и быстра как молния, а вид неприятельской крови возбуждает в ней пыл, сходный с бешенством берсерков[3].
Поглядывая на жену, Ролло разломил куропатку и впился зубами в сочную мякоть. Он видел, как нежно касается рукояти его меча Снэфрид.
– Глитнир, – тихо назвала она оружие по имени, поглаживая рукоять, словно лаская ее. – Жало брани, зверь щитов, луч сечи. Я рада, что ты вернул его себе. Это добрый друг. О, как он пил росу смерти[4] в походах!
Она с улыбкой взглянула на мужа.
– Славное было время, когда наши морские кони разрезали кровлю обиталища рыб и не было берегов, где бы мы не бросали свой якорь.
Ролло видел, что она тоскует по набегам, по той поре, когда они вели жизнь морских викингов, еще не зная, что в один прекрасный день осядут в стране франков. Но то время ушло. Снэфрид иногда просила его покинуть эту землю, которую сразу невзлюбила. Он же быстро пустил здесь корни и теперь считал ее своей.
Не глядя на жену, Ролло проговорил:
– Мне удалось вернуть Глитнир лишь в Нанте, где укрылся от меня старый Гвардмунд. Он поплатился жизнью, за то что посягнул на оружие рода Пешехода.
– Я знаю. Ведь ты привез голову этого старого негодяя. Почему ты не показал ее мне?
Ролло молчал. Тогда Снэфрид сказала:
– Но я знаю и то, что ты велел передать ее рыжей Эмме, племяннице герцога Роберта. Мой бедный разум отказывается служить мне – зачем христианке такой подарок?
Ролло молча жевал. Затем негромко проговорил:
– Я был пленником Гвардмунда и его сына Герика. Она должна была знать, что я никогда не оставляю неисполненным то, что обещал, и всегда отвечаю новым ударом на поражение.
– Вот как? Тебе так важно было убедить в этом рыжую франкскую девку?
Ролло не ответил. Всегда, когда речь заходила о девушке, привезенной им для младшего брата, между ним и Снэфрид возникала напряженность. И Ролло стало легче, когда он увидел, что жена отвернулась и стала перебирать свои подарки: золотые браслеты, ожерелья, ткани, меха. Она ласково гладила связки беличьих шкурок, улыбаясь, разглядывала снежно-белых горностаев, дула на пушистый огненно-рыжий мех лисы – такой, как волосы Эммы, пленницы Ролло, за которую он выторговал у Роберта Нейстрийского мир на весь этот год. Он вдруг отчетливо вспомнил ее огненную гриву и гневный взгляд огромных темно-карих глаз. Неожиданно он вздрогнул, заметив, что Снэфрид наблюдает за ним. Иногда ему казалось, что жена догадывается
Валькирии – небесные девы-воительницы.
Берсерками называли могучих воинов, которые во время боя впадали в транс, приобретали сверхъестественную силу и почти не ощущали боли от полученных ран.
Жало брани, луч сечи – меч; роса смерти – кровь. Подобные иносказательные выражения назывались кенингами.
