заслужившие право продолжить жизнь, покинув мир Эдема непобежденными. От демонов в них осталось слишком мало, чтобы жалеть о прошлой жизни, – коварство и изощренность. Все остальное ушло в небытие, сгнило в утробе нового тела, поддавшись его соблазнам.
Холодный бесчувственный демон, веками преумножавший достижения, ограниченные его узким кругом интересов и целей, данных ему с рождения, здесь, в мире Аида, получал не только новое тело, но и вместе с ним способность чувствовать, необходимость удовлетворять потребности своей материальности. Здесь он был рабом своего тела. Слуга и хозяин, слившиеся в одном образе и ставшие нераздельными. Многообразие чувств, эмоций, помыслов – это меняло природу демона, затрагивало его корни, превращая в зоргула, огромную человекообразную рептилию, вынужденную справлять нужду, питаться, удовлетворять либидо, обреченную чувствовать боль, испытывать страх, подчиняясь законам материального мира Аида так же, как когда-то слуги демона, марионетки в людском обличии, подчинялись законам Эдэма.
Хмурое небо медленно опускалось на высохшую землю. Его густая масса, проткнутая невысокими скалами, стекала по камням вниз. Даже птицы, летавшие здесь днем, прижались к земле, заполонив ветви сухих деревьев, беспокоя гамом древесных духов. Скоро небо опустится так низко, что птицам придется покинуть облюбованные ими деревья, чьи сухие ветви проткнут эту густую массу, погрузившись в ее туманную непроницаемость. И тогда, когда небо нависнет над самой землей, оставив лишь небольшую прослойку жизни, толщина которой немногим превышает человеческий рост, – тогда мир Аида погрузится во тьму. Наступит ночь.
Остановившись, зоргул запрокинул голову и глядел на небо. Сумерки не страшили его. Ночь была другом. Она заставляла его врагов прижаться к земле, лишая фемитов их силы – крыльев. Ночью они не могли кружить высоко в небе, контролируя все, что происходит внизу. Ночью преимущество переходило к зоргулам. Нависшее над землей небо не мешало им передвигаться в оставшейся прослойке. Их ноги были сильными, тела крепкими и эластичными, что позволяло им покрывать большие расстояния, наверстывая то, что было потеряно днем. Ночь, эта безразличная ночь, сама того не подозревая, становилась их союзником и врагом их врагов.
Еще один зоргул остановился, наблюдая, как по сухим сучьям, проткнувшим серое брюхо неба, стекает слизь. Их было двое: тот, что смотрел на небо, и тот, что смотрел на сухое дерево. И каждый из них знал, что быть здесь сейчас они не должны.
– Дриадам, – прошипел зоргул, продолжая изучать сухое дерево.
– Он будет молчать, – шипение того, другого, что смотрел на небо.
Его длинный язык обвил сморщенную кору, словно шею предполагаемой жертвы. Дерево содрогнулось, издав протяжный стон. Вернее, содрогнулся дух, зависящий от жизни дерева.
– Надеюсь, что так, – сказал другой зоргул.
– Да. Надеюсь.
Тяжелые тела зоргулов осторожно заскользили дальше. Для них посещение этого места грозило жестоким наказанием. Закон был един для всех, так говорил Грифон, но сегодня, в эту ночь, они готовы были рискнуть.
