благородный человек должен сам управлять оружием и ни в коем случае не допустить, чтобы оружие управляло им: использовать его только для защиты, но ни в коем случае не для нападения. И тем более, для унижения другого человека. Чтоб избежать непоправимого, перед тем, как нанести удар, семь раз отмерь и только после этого прими решение. Помни это!
И тогда, и после Александр Васильевич очень ценил наставления своего отца и всегда в жизни старался их выполнять. Они звучали вовсе не назидательно, не грубо и лишь все больше и больше укрепляли дружеские отношения отца и сына. Так что частенько оба Гавриленко, старший и младший, уже сообща подтрунивали над матерью, которая, движимая своей женской сущностью, пыталась облегчить боль Сашиных ушибов и ссадин после тренировок всевозможными лекарствами, компрессами да припарками.
На этот случай у отца была припасена не менее значимая поговорка – люби дитя, когда оно спит. Александр Васильевич, став взрослым, начав понемногу разбираться в жизни, воспитывая своего сына… Ну как, своего… Да, конечно же, своего. Он его из роддома забирал, он по ночам вскакивал, чтобы убаюкать, на руках поносить, когда не спит, плачет. Он его мужским премудростям учил и учит, хоть тот уже на полголовы его выше. Учит так, как самого учил отец, Василий Гаврилович. Так что своего сына. Своего.
Так вот, воспитывая своего сына, он все больше и больше постигал глубинный смысл этой поговорки. Так, как понимал ее он. И любит он сына по-настоящему, по-родительски, по-мужски, воздавая должное его достижениям, большим и маленьким победам, но не слепо, а указывая на ошибки и давая возможность их исправить, в общем, справедливо оценивая его поступки.
Потому Александр Васильевич и называл всегда Василия Гавриловича не иначе, как строго официальным словом – «отец». Не «папа» – ему уже тогда казалось, что слово «папа» не может передать всего того огромного уважения, даже какого-то благоговения перед человеком, который был и на всю жизнь остался для него идеалом, которому он страстно хотел и стремился подражать. Да и звучало оно как-то мягко, по-девчоночьи. И не «батя». «Батя», это нет. Это не подходило. Это звучало несколько фамильярно, даже как-то вульгарно, сразу же, считал он, стирало границы между годами, которые разделяли их, между теми испытаниями, через которые прошел его отец и, естественно, не прошел он. Вот слово «отец» – это здорово! Это в самую точку. Это звучит величественно, благородно, уважительно. Он был уверен, что именно в этом слове соединилось все, что выделяет взрослого, закаленного жизнью человека среди других: сила, мудрость, опыт, талант, трудолюбие, решительность. Да много всего!
А мать – это совсем другое дело. Ее любовь несколько другая, и к ней любовь несколько другая: более нежная, ласковая. Но… Вот сколько было слез, если заболеть случалось, простыть, например, и мать категорически отказывалась с отцом на рыбалку отпускать. До истерик доходило. И все равно, бесполезно. Слово матери – тоже закон. Здесь и отец не мог ничего
