несколько раз пытался побороть «старого дуба», так он обзывал противника. На лопатки хотел положить – в смысле эрудиции, но ничего пока не получалось.
Иногда они спорили так горячо и так самозабвенно – в полный рост поднимались над бруствером, за грудки трясли один другого. И однажды вдруг по левому погону Стародубцева – им тогда погоны только выдали – пуля со свистом шаркнула, подстригла кривой солдатский шов.
– Ложись! – побледнев, заорал старшина. – Умники, мать вашу! Угомонитесь, пока не размазало мозги по окопам!
Как два медведя в одной берлоге не уживаются, так и эти два эрудита не могли успокоиться – всегда находили причину для спора. И почти всегда ефрейтор был подстрекателем – уязвлённое самолюбие не давало покоя.
– Неправда ваша, батенька, – снисходительно и даже оскорбительно говорил он через губу. – Могу поспорить.
Солдатеич, уверенный в своей правоте, однажды возьми да брякни:
– Хорошо, давай поспорим. А? На сапоги? Я гляжу, у тебя офицерские. Сносу им не будет. До Берлина дойду и обратно.
Ефрейтор скосоротился, глядя на пыльные, тупорылые кирзачи Стародубцева.
– Я на эти лапти спорить не хочу.
– А зачем на лапти? Если проиграю – даю отменный куш! Гляди! – И Стародубцев показал ему кое-что сверкающее трофейным золотом.
Сгоряча согласившись, Грамотейкин проиграл хромочи и потом километров сколько-то чапал босиком: кирзачи оказались не в пору – ноги натёр до кровавых мозолей, углями горящих. Чуть позднее он прибарахлился – разул убитого фрица. Но обновка оказалась неудачной: ноги стали мёрзнуть в «мёртвых» сапогах.
– А знаешь ли ты сказку про сапоги колдуна? – спросил Стародубцев. – Там почти такая же история, как с тобой. Ровно в полночь колдун под окошко приходит и требует свои сапоги. А солдату жалко отдавать. Но ума хватило – выкинул в окно. Колдун подхватил свои сапоги, гикнул-свистнул и с глаз долой.
– Вот и мне охота свистнуть так, чтоб ты исчез, – признался Грамотейкин. – Надоел ты мне, Гомоюн, ей-богу.
– Я исчезну, ты только послушай совет: выбрось эти сапоги. А иначе покойничек-фриц будет ходить за тобой по пятам.
Не послушался ефрейтор, был большим гордецом. А через два с половиною месяца его нашли замученным. Только не покойник-фриц – живые фашисты учинили расправу. Грамотейкин попал в окружение, в плен угодил. Немцы увидели на нём свою обувку и такую придумали казнь – страшно вспомнить. Отрубили ноги прямо в сапогах, привязали к поясу и отправили за линию фронта. Грамотейкин дополз до передового окопа и скончался от потери крови.
Стародубцев долго забыть его не мог. Засыпая, вздрагивал от наваждения – перед мысленным взором кружилась и плавала голова Грамотейкина, словно ромашками обсыпанная: русый волос побило клочками-лепестками седины.
С тех пор Солдатеич зарёкся с кем-либо спорить по поводу книжного текста: считал себя виновником
