тетя Надя задала мне два вопроса: один – забывая, что я – все-таки профессор математики, – из таблицы умножения, а другой – относительно Волги. Я очень удивился, но совершенно серьезно ответил ей, и она была очень довольна: «Вот умник, Володя, помнишь».
Эдуард Карлович был сыном маминой двоюродной сестры, вышедшей замуж за богатого латыша-фермера. Фермер этот, человек гигантского роста, породил трех сыновей-гигантов, которые все служили в гвардии, как и Эдуард Карлович. Этот последний принадлежал к гвардейскому флотскому экипажу в то время, когда я сидел в Петербурге в «Крестах». Иногда он бывал в охране тюрьмы (на каждый день назначалась какая-нибудь рота из войск Петербургского гарнизона) и подготовлял мое бегство. После отбытия воинской повинности он занялся сельским хозяйством и прошел у своего отца хорошую школу. Потом пришла та война, его мобилизовали. После революции и демобилизации он не смог попасть к своим родителям и остался с моими, разделяя с ними и горе, и радость, и все хозяйственные заботы.
Сейчас вдруг припомнил, что Нины, во время нашего первого пребывания в Бабурино, не было: она работала преподавательницей в одной из женских гимназий на Северном Кавказе, не помню – где именно. Еще шла гражданская война; мама очень хотела иметь Нину около себя, и для нее приготовили место в Озерской школе 2-й ступени (бывшем коммерческом училище), где директором был папа. Только на следующий год моему брату Борису удалось с огромным трудом добраться до Нины и привезти ее в Бабурино.
Мой брат, который моложе меня на пятнадцать лет, как младший в семье, был избалован родителями, и в то время, как все старшие получили хорошее образование (Надя – врач; Нина – историчка и математичка), оставался, в сущности, недорослем не по неспособности, а по лени и отсутствию привычки к труду. Впоследствии он закончил курс в техникуме связи и стал радиоинженером, а в то время являлся красноармейцем в отпуске, каковой проводил около своей жены в Озерах. Этот брак был огорчением для моих родителей – не из-за очень демократического происхождения его жены (фабричной работницы), а из-за крайне вредного влияния, которое она оказывала на него; то, что влияние было действительно вредным, я мог убедиться. Самому факту его женитьбы никто не придавал серьезного значения: это был не первый и не последний его брак, и он широко использовал легкую возможность развода, существовавшую в первые годы советской власти.
Борис имел много жен и оставлял каждую с детьми. Впоследствии он работал в качестве радиоинженера на Камчатке и, вероятно, всю ее населил маленькими белобрысыми и голубоглазыми ребятами. В нем было много хорошего и привлекательного – веселость, простота, остроумие, щедрость, но без серьезности, устойчивости, а иногда от него и через него можно было иметь неприятные сюрпризы. Я очень любил его: он был моим крестником, и я много занимался им во время своих приездов в Смоленск. Потом мое пребывание за границей и на военной службе внесло в это огромный
