он там продолговатые светло-розовые жемчужины – следы страдающих космических моллюсков, бороздящих галактику в поисках покоя. Позже я узнаю, что такое сомнения и творческие муки, и тоже отправлю свои склизкие соки в космос, и тоже останусь жемчужинами на чужих планетах.
Мои мозоли теряют чувствительность, я отрешаюсь от всего. Я знаю только то, что однажды мне придётся найти Бога, а для этого придётся допустить, что он существует. Я найду его, и вывалю перед ним свои детские мозоли, я покажу ему бесчеловечный ритм шлепков по коже того, кто верит, что ни в чём не виновен. Конечно, если хорошо поискать, то за каждым можно найти грешок, каждому можно назначить за него наказание, но тем воскресным утром в свете весеннего солнца я была невиновна перед этим Богом, как любое дитя.
И я найду его. Я дам ему причаститься хлебом огрубевшей, шершавой кожи и водичкой, которую я выдавлю из мозолей прямо ему в рот, чтобы он не забывал, за что умирал на кресте. Я возьму его с собой в путешествие по космосу в форме моллюсков, пронзающих чёрное межзвёздное пространство гулом своих дрожащих, истончённых до предела, чувств. Я вывалю свои жемчужины на Луну, и Бог увидит, как на них слетятся голубями парни-геймеры, как будут глотать этот жемчуг, запивая его золотистым пивом. Они коллекционируют хмельные пузырьки – эмблемы неправильного, увядшего солнца.
И белый свет их мониторов ляжет на лик Бога цвета RoseRed, и он услышит бесконечные, зацикленные клэпы электронных барабанов.
Рассказы
Монах и его…
Тихое утро ползло по земле туманом, буйные силы весны начинали пробивать себе путь через толщу земли, через ветхую тишину могил. Себастьян провел в молитве всю ночь, в три погибели согнувшись на каменном полу кельи. Его не отпускало, гложело, ныло в груди предчувствие чего-то большого, а может даже, и вовсе необъятного впереди. Между пыльных пальцев скользили натертые до блеска четки, губы монотонно шептали знакомые слова, смысл которых то и дело ускользал.
«К кому обращаю я свои молитвы? Слышит ли Он меня? Слышу ли я Его? Действительно ли это ЕГО слова отпечатались тысячами черных знаков на бесконечных страницах библиотек, или Он – просто безмолвное весенне утро, обещающее так много?
Сколько раз я обращал свой взор на Его образ внутри себя и вовне, искал Его во всём и находил? Сколько раз я утешал рассказами о Нём, Всеблагом и Всеведущем, больных, грешных и умирающих? А это утро будто приставило мне к горлу нож и просит быстрого ответа – готов ли я покинуть землю, готов ли обратиться прахом? О, Ты, тот, кто создал мир и всех тварей в нём, действительно ли ты заберёшь меня в царство вечного блаженства?»
Он не мог заснуть, и потому молился, его преследовал страх. Липкий страх, как тополиный лист, приклеился между лопаток Себастьяна и что-то твердое в нём пришло в движение, качнулось маятником сомнения, между конечным и бесконечным, между прорывающейся к солнцу
