новая служба военного лекаря Леонтьева, – в степи, на аванпосте, с казаками, под боком у постоянной опасности. Описание кочевой степной жизни Леонтьев опять давал разное. В письмах к матери – писал, что жизнь эта однообразна. «Проснулся в 5, в 6 часов утра напился чаю; до полудня пролежал в палатке, покурил, в полдень пообедал большею частью у полковника; а там опять то же до ужина»[112]. А в воспоминаниях описывал свое житье иначе: «После восьмимесячной довольно тихой и правильной жизни в крепости Ени-Кале настало для меня время бродячей, полковой жизни. После взятия Керчи я прослужил до глубокой осени при Донском казачьем полку на аванпосте; был беспрестанно на лошади, переходил с полком с места на место, из аула в аул; пил вино с офицерами, принимал участие в маленьких экспедициях и рекогносцировках. Тут было много впечатлений и встреч, очень любопытных…»[113]. Медицинской практики здесь было, конечно, гораздо меньше, чем в госпитале: до настоящих сражений дело не доходило. Но вряд ли Леонтьев скучал без медицины, которую не слишком любил. Он был здоров. От простуды, которой еще боялся по привычке, он предохранил себя: за седлом у Леонтьева ездила теплая ваточная шинель (если придется ночевать в открытом поле) и высокие сапоги на гуттаперче. Усталости он не чувствовал, наоборот, отдыхал после госпитальной жизни. В деньгах он тоже не нуждался (редкий случай!). Во-первых, их все равно негде было тратить, а во-вторых – один артиллерийский майор, услышав, что Леонтьев намеревается просить рационные деньги вперед за месяц, дал ему взаймы.
6 октября 1855 года кочевая жизнь сменилась видимостью оседлости: Леонтьева перевели в аул Келеш-Мечеть, который стал в отряде чем-то вроде центрального пункта. Там расположился небольшой лазарет, командиром которого и стал Леонтьев. Он нашел в ауле чистую татарскую мазанку и снял там комнату, которую устроил в соответствии со своими вкусами, – комната была убрана им в татарском стиле. На глинобитный пол настлали войлок, поверх которого Леонтьев бросил яркий ковер, кровать он себе смастерил из татарских тюфячков, разскидал всюду цветных подушек, а для занятий позаимствовал табурет и складной столик у местного артиллерийского начальника. Больных в лазарете было совсем немного по сравнению с еникальским госпиталем – не больше десяти. К тому же, Леонтьев чувствовал себя если не опытным врачом, то уж и не тем растерявшимся юнцом, бегавшим в свою комнату листать учебники, чтобы поставить больному диагноз. В повести «Сутки в ауле Биюк-Дортэ» леонтьевские персонажи – помещик-ополченец и офицер, родом из одной губернии, встретившиеся на крымской войне, говорят о местном молодом враче, Федорове, в котором автор явно вывел себя:
«– Кажется, этот медик отличный человек? – заметил помещик.
– Я тебе говорил, отличный малый, и оператор какой лихой. Я ходил смотреть, как он ампутацию одному делал… Засучил рукава и начал…то есть минута – и отлетела нога пониже колена… Федорову не здесь бы служить… какая ему тут польза? Только
Письмо К. Н. Леонтьева к матери, май 1855 г., б/ч. // Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 9. С. 177.
Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. С. 65.
