Императорского Московского университета учились на четырех факультетах – историко-филологическом, физико-математическом, юридическом и медицинском. Число студентов тогда было ограничено, их поступки и даже внешний вид строго регламентировались, – например, все студенты должны были носить треугольную шляпу; появившись на улице без оной, можно было угодить в карцер. Занятия начинались в девять утра, заканчивались около четырех, но студентам-медикам (которых каждый год принимали около 80 человек) редко приходилось просиживать весь день на Моховой. С каждым семестром все больше времени они проводили в анатомическом театре, университетских госпитальных клиниках (они получили название Клинического института) или Новоекатерининской больнице.
Леонтьеву довелось слушать лекции известных профессоров – Ф. И. Иноземцева и А. О. Овера, о которых он потом не раз с благодарностью вспоминал, хотя и характеризовал их не как специалистов, но эстетически: Иноземцев был приятно-некрасив и изящен, Овер – красив, но криклив, а помощник Овера, маленький плешивый К. Я. Млодзеевский, умел замечательно разъяснять студентам предмет, но в силу своей некрасивости производил на Константина «жалкое и досадное впечатление».
Леонтьевские описания по-своему поразительны, – он оценивал профессоров как гобелены или вазы; его больше занимал вопрос – насколько они живописны, профессиональные же их качества для него были вторичны: «Овер был похож на храброго, распорядительного и злого зуавского полковника, на крикливого и смелого француза-parvenu. Иноземцев казался или добрым и вместе с тем энергическим русским барином с удачной примесью азиатской крови и азиатской серьезности, – или даже каким-то великодушным, задумчивым и благородным поэтом с берегов Инда или Ефрата, поступившим …на коронную службу к Белому Царю. …Всякий человек со вкусом и понятием …согласится, что последнее лучше… Это изящнее».[27] Константин, при всем своем честолюбии, искренне считал:
– Бог с ними, с познаниями и со славой ученого, не нужны они мне, если за это у меня должно сделаться такое лицо, как у Млодзеевского!
Леонтьева тогда по-настоящему увлекла френология Франца Галля – околонаучная попытка определить характер по выпуклостям на черепе. Он пытался по буграм на голове «прочитать» знакомых и незнакомых людей, пробовал таким образом определить характер своих университетских преподавателей. Через год он разочаровался в этой теории, но стал увлекаться ее обновленной версией – физиогномикой. Константин штудировал немецкие книги К. Каруса, Р. Вирхова, И. Энгеля о костях черепа и лица, даже выписывал их брошюры из Германии, несмотря на то, что это оставляло заметную брешь в его ограниченном бюджете. Он мечтал, что со временем сможет указать людям, как надо устроить общество «на физиогномических основаниях», – справедливых и приятных. «Главное – приятных!» – подчеркивал Леонтьев. Ведь физиогномика поможет точно определить, кто способен управлять,
Леонтьев К. Н. Воспоминание о Ф. И. Иноземцеве и других московских докторах 50-х годов.// Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 9. – СПб.: 1913. С.60.
