скромный Цингий Север, понтифик, чье мнение традиционно считалось мнением всей коллегии понтификов, изрек: «Незаконно похоронили его. Я предлагаю уничтожить всё то, что принудил нас поставить в свою честь человек, живший только на погибель гражданам и на позор себе. Статуи, стоящие повсюду, следует убрать, имя его соскоблить со всех памятников, как частных, так и государственных, а календарные месяцы пусть носят те названия, какие они имели раньше…» Нашлись сенаторы, которые требовали, чтобы труп врага отечества, этого злодея и горе-гладиатора был растерзан в сполиарии Колизея, там, где добивали тяжелораненых гладиаторов и раздевали убитых. Пертинакс не разделял их мнения, поэтому сидел тихо и старался не принимать участия в этом жестком разговоре.
Он хорошо знал и помнил Коммода ещё совсем юным мальчиком. Помнил то время, когда почти пятнадцать лет назад народ Рима и сенат с ликованием встречали будущего императора, сына великого Марка Аврелия, вернувшегося вместе с отцом из Египта. Пертинакс всё время пребывания Марка в восточных провинциях был рядом с Коммодом. Юноша был великолепно сложен, взор имел ласковый, волосы от природы у него были белокурыми и вьющимися. «Ну, чем не ангел», – думал Пертинакс, глядя на него. Неспроста ему, Пертинаксу – в то время уже наместнику Сирии, рассказывали, что все женщины Рима, не исключая величавых матрон, мечтали оказаться во дворце на званых пирушках красавца Коммода, а ещё лучше, в спальных покоях этого совсем юного императора. Мальчик, как и было положено в 14 лет, надел мужскую тогу. Произошло это в день июльских нон, то есть в день, когда Кассий поднял восстание против Марка. Пертинакс рассуждал: «Разве не Сенат виноват был в том, что мальчик в 15 лет вследствие изъятия Закона о возрасте, а, значит, практически незаконно, получил первое консульство? Затем, за четыре дня до декабрьских календ, в консульство Поллиона и Апра (27 ноября 176 г. от Р.Х. – прим. авт.) был вместе с отцом провозглашен императором и вместе с ним отпраздновал триумф! Ведь сенаторы вынесли это постановление не под нажимом Марка Аврелия, а вопреки ему, а тогда их жизни никто не угрожал»! От гнева кровь закипала в жилах Пертинакса. «Даже когда Марк Аврелий ещё был жив и воевал в Норике, Коммод, будучи в Риме, по наущению старших товарищей-сенаторов занимался у себя во дворце не только игрой в кости… Он собирал по всему Риму самых красивых проституток, не брезгуя и пышнотелыми матронами не первой свежести, и превратил Палатин в самый обыкновенный лупанар! А ведь тогда ещё можно было всё изменить и сделать так, чтобы Коммод не стал подобием Калигулы. Но, когда у Коммода, панически боявшегося подхватить венерическую заразу и мывшегося по семь раз в день, появилась большая опухоль в паху, выпиравшая сквозь шелковые императорские одежды и ставшая заметной всему народу, что-то делать по мнению Галена было уже поздно. Оставалось только верить в скорую его кончину. И вот теперь труп молодого тридцатилетнего мужчины эти сенаторы хотят крюками тащить по всему Риму, а то и бросить в Тибр, как собаку! Они, сидя в Курии, уверовав в свою полную безнаказанность, забыли, что Коммод
