обомлела, услышав в ответ: «А мне очень нравитесь вы. Вас ведь Лена зовут? И еще у вас есть сестра Зоя…»
Овдовев, Олег-старший, толком не передохнув после недолгого траура, запомнившегося коллегам пьяным обмороком, хорошо, что за сценой, и непристойными перебранками с буфетчицей, свято чтившей наказ главрежа актерам («И особенно этому!») в перерывах не наливать, ударился во все тяжкие по женской части. Как с десятиметровой вышки в воду сиганул.
Правда, были знакомые, что, ничтоже сумняшеся, утверждали, будто ничего в жизни старого бабника не переменилось, просто «рассекретил» то, что женатому человеку выставлять на показ не с руки, да и чревато проблемами. Зоя в ответ на все эти домыслы, сплетни и тогда, два года назад, и сейчас безразлично передергивала плечами. Понимай: «Мне-то какой интерес?» Правда, если совсем уж начистоту, то и после категоричного «нет» мужчина покойной сестры по-прежнему был ей… небезразличен. Если мужчина по определению не постоянен, то надо быть дурой, чтобы ставить на нем крест. Отсюда и слово такое округлое, без выступов, ну, может, с одним мало заметным выступом: «небезразличен». Растяжимое. Безразмерный носок, а не слово. Так по-разному можно его толковать! Всё зависит от настроения… Тяготевшая к определенности Зоя занесла мужа покойной сестры в графу «Привлекательные и недоступные», как семя сорняка на пшеничное поле. С этим и примирилась. Все его «шалости», временами будоражащие театр и, что особо прискорбно, отдельно взятые семейные очаги, были у Зои на слуху. Ее в театре любили и привечали все, кроме ревнителей нравственности, хотя она никак, даже имея желание, не могла отвечать за моральный облик свояка. «Не уполномочена», – разводила руками на вежливые упреки: «Что ж вы, милочка, могли бы и присмотреть за своим». Впрочем, ревнители в принципе никого не жаловали. Среди молодежи «очаровательный ловелас» Олег, наоборот, блистал с пьедестала на аллее героев.
Однажды Зое случайно довелось услышать, как молоденькая актрисулька, масштабом таланта обреченная озвучивать шаги за сценой, зато из перспективной семьи, посетовала подруге: «Мне бы лет с десять набросить…» Додуматься надо до такой несусветной чуши! Зоя взяла себя в руки и перетерпела порыв дать совет: «Что ты несешь, дитя неразумное! Не тяни! Через год он на тебя и не посмотрит, а ты – десяток…» Но вовремя вспомнила о собственном интересе. «Вот же сошел с цепи», – покачала головой, улыбнулась. Не верила, что при Лене был таким же.
– Прости, родственница, – каялся, пряча за веки смешинки в глазах, если Зоя пыталась ему шутливо выговорить гусарскую любвеобильность и множащиеся прорехи в репутации достойного отца и мужа.
– Да запросто, пользуйся. Тебя… Ты, извини, в порядке?
– В смысле, не приходит ли ко мне по ночам Лена с серпом, чтобы по этим..? Ну ты в курсе. Знаешь ведь, или догадываешься, что сначала нежность и зависимость перерождаются в привязанность, та со временем становится чувством долга, а потом сразу, вдохнуть не успел, а уже ярмо на шее. Тесное, стальное ярмо, напрочь заваренное автогеном. Такое не разомкнешь, такое только крушить. Ну
