в небольшом пролеске, недавние пассажиры злосчастного эшелона устало падали на землю, глазами выискивая своих родных и знакомых.
Нервно попыхивая папиросой, пожилой мужчина поднялся на пенек и поднял левую руку вверх, призывая к вниманию. Майя первой обратила на него внимание и тихонько толкнула мать локтем.
– Чего тебе? – укачивая хнычащего сына, буркнула Берта Айзиковна.
– Смотри, мам. Дядька однорукий…
– Нельзя так о чужом горе, – женщина строго прервала дочь.
– Да я не о том, – отмахнулась Майя. – Он сказать что-то хочет. Вон, на пенек взобрался.
Женщина подняла глаза на мужчину. Действительно, правый рукав его пиджака от почти самого плеча и до предполагаемой кисти, заправленной в карман пиджака пустотело развивался на ветру.
– Товарищи! – выдыхая сизые клубы папиросного дыма, крикнул мужчина. – Со всего эшелона осталось не более двадцати человек. Это трагично для всех нас… И я… от лица Советского правительства… призываю вас двигаться вперед, к нашим.
– Куда? – отозвался чей-то голос. – Куда двигаться-то, начальник? Поезда больше нет и другого поди не будет.
– Пойдем пешком, – ничуть не смутившись, добавил мужчина. – Пойдем в Смолевичи… Здесь недалеко.
– В живых остались калеки, да бабы с детьми… А туда, даже если лесом, поди километров двадцать, – вторил невидимый оратор.
– Двадцать шесть, – более тихо уточнил мужчина, спускаясь с пенька и тут же задумчиво присев на него.
– В Минск возвращаться тоже не резон, начальник, – к мужчине на пеньке подошел другой: мелкий, но коренастый. – Твоя правда, надо идти.
Цыкнув сквозь зубы в траву, мужичок присел на корточки и оскалился в редкой на зубы улыбке. Он сдвинул кепку на затылок и воткнул папиросу между потрескавшихся бледных губ, одним легким движение скрутив табачное изделие в «козью ножку».
– Савелий, – представился мужичок, протягивая широкую ладонь, пальцы которой покрывали многочисленные наколки в виде замысловатых перстней.
– Иван Матвеевич, – кивнул однорукий и пожал плечами.
– Ох, извини, начальник, – снова оскалился в улыбке Савелий и тотчас же поменял правую руку на левую.
– Да уж привык, – принимая рукопожатие, буркнул Иван Матвеевич.
Савелий поднялся на ноги и повернулся лицом к народу. Он несколько раз затянулся табачным дымком, плюнул в ладонь и затушил окурок. Майя невольно поежилась, представив как же больно прижигать самому себе руку.
– Ну, что люди добрые, – улыбнулся мужичок. – Давайте поднимаемся и вперед. Времени еще валом, глядишь, до темна доберемся.
Затем он деловито окликнул двух желторотых юнцов-солдатиков, всех своим видом подтверждающие, что были призваны в ряды Красной Армии несколькими днями ранее.
– Эй,
