скоро была остановлена свалкой в дверях гастронома на Кировской, где она после переезда к матери отоваривала карточки. Двери его были настежь распахнуты, из глубины неслись истошные крики и тяжёлый мат. Время от времени магазинные недра извергали из себя растерзанных людей с тушками кур и уток в руках, банками консервов и коробками конфет. Полная, восточного вида женщина, выскочившая на улицу в обнимку с большой бараньей ногой, была сбита с ног мужиком, который, вырвав у неё эту ногу, наставительно проговорил:
– Вот так вам, жидам, и надо, а то хапаете всё, что не попадя. Всю страну разворовали.
– Я не еврейка, я армянка! – заплакала женщина, ползая по заплеванному тротуару.
– Армян, грузин, все вы бляди! Русскому человеку дышать от вас нечем.
Тут Бэлла, ставшая свидетелем этой сцены, увидела, что мужик в стельку пьян.
– Как вы смеете! Фашист! – крикнула она, бросаясь к женщине, все ещё сидящей на тротуаре, и пытаясь помочь ей подняться.
Мужик с удивлением поднял на неё налитые кровью глаза:
– А ты чего за них заступаешься, гражданочка? – почти миролюбиво спросил он. – Тебе-то что? Ты-то тут при чем?
И пошел, прижимая к себе, как трофей, отбитую в честном бою баранью ногу, и недоуменно пожимая плечами. Бэлла не помнила, как добралась до дому. За что, за что? – билось у неё в голове.
Мать, увидя её в подтеках слёз лицо, испугалась донельзя:
– Дочка, что случилось?
– Мама, нас все ненавидят, даже больше, чем немцев! – захлебывалась в рыданиях Бэлла. – Немцев боятся, а нас ненавидят! Мама, за что, за что? Что мы им сделали?
К её плачу хриплым басом присоединился проснувшийся Яшка. Шурка, евший за столом кашу, отложил ложку и тоже начал всхлипывать. Мать в растерянности заметалась между ними. Схватила на руки плачущего Яшку, вложила ложку в Шуркину руку, прикрикнула:
– Ешь, твоё здоровье на дне тарелки! – потом кинулась к Бэлле утешить, но вместо утешения заплакала сама.
И столько безысходности было в её тихих всхлипываниях, что у Бэллы, которая никогда не видела мать плачущей, даже на похоронах отца, сразу высохли слезы. Она присела рядом, прижалась к материнскому плечу, и так они и сидели какое-то время, а потом мать утёрла лицо рукой, встала и сказала будничным голосом:
– Управдом приходил, сказал, что будут раздавать гранаты жильцам и винтовки тоже. Дескать, ваш дом угловой и обороняйте его, товарищи жильцы, стойко, особенно по ночам. А то сигнальщики вражеские ночью светят фонариками, и самолеты немецкие нас бомбами забрасывают. А если сигнальщиков увидите, пускайте их сразу в расход. – Помолчала немного: В расход, легко сказать, да я курицу никогда зарезать не могла, а то человека… А ты, – она обернулась к Бэлле, – на улицу пока не выходи. Мало ли что, всякое может случиться. В моменты безумия, вот как сейчас, толпа всегда крови жаждет.
