газель, девчонка вслед за ним преодолевает забор, и единственное, что мешает ей поймать Кама, – это грузовик, как раз в тот момент проносящийся по улице. Она стоит на тротуаре и пристально глядит вслед Каму, а потом идет, а не бежит обратно к школе. Она пересекает футбольное поле, и наши взгляды снова встречаются. Головы она не поворачивает, просто следит за мной глазами, и я с уверенностью говорю вам, что она жутко рассержена и раздосадована.
Шесть лет назад
Я захожу на игровую площадку, и Мозес Хант кричит мне:
– Эй, а вот и толстомясая! Как дела, жирдяйка?
– Сам жирдяй, – отвечаю я, хотя он вовсе и не такой, но я ведь тоже не толстая.
Он искоса смотрит на столпившихся вокруг него мальчишек, которые все время ходят за ним по пятам и повторяют все его проделки, даже когда он пукает или выкрикивает ругательные слова, которым его научили старшие братья. Он снова переводит взгляд на меня и собирается что-то сказать. И я знаю, что бы он там ни выдал, мне не хочется это выслушивать, поскольку никто не может сказать ничего хорошего ртом, который, похоже, только что проглотил лимон с косточками и кожурой.
Он раскрывает свой надутый и перекошенный от лимона рот и произносит:
– Тебя никто никогда не полюбит. Потому что ты жирная.
Я смотрю на ноги и на живот. Развожу в стороны руки. Если я жирная, то это для меня новость. Возможно, пышечка. Немного пухленькая. Но я ведь всегда была такой. Я пристально гляжу на Мозеса и на других мальчишек и девчонок у качелей. Насколько мне известно, я не выгляжу намного полнее любого из них.
– А по-моему, нет.
– Ну, значит, ты не только жирная, а еще и тупая. – Мальчишки просто падают от смеха. Лицо Мозеса стремительно приближается ко мне, как кулак, и он раскрывает рот так широко, что, похоже, там смогли бы угнездиться все голуби Амоса. – Мотай домой, толстомясая. Солнце не светит, когда ты выходишь… – Он распевает это на мотив колыбельной песенки. – Ты такая здоровенная, что луну заслоняешь. Мотай домой, толстомясая, домой, к себе в комнату…
«Сам тупой», – думаю я. И шагаю мимо него. Я направляюсь к качелям, где вижу Бейли Бишоп и других девчонок. Мозес оказывается прямо передо мной.
– Мотай домой, толстомясая…
Я делаю шаг в другую сторону, но он снова преграждает мне дорогу. Теперь я двигаюсь в сторону лесенок для лазания и качания, где могу спокойно посидеть. Но он снова встревает:
– Я не пущу тебя туда. А вдруг ты их сломаешь.
– Не сломаю. Я уже лазала по ним.
– А вдруг сломаешь. Твоя туша уже, наверное, расшатала фундамент. А в следующий раз, когда ты туда залезешь, все просто рухнет, чтоб я сдох. Может, вместе с площадкой. Наверное, ты тут все расшатываешь, пока стоишь. И наверняка мамашу свою придушила, когда села на нее.
Мальчишки продолжают умирать со смеху. Один из них катится по земле, хохоча во все горло.
Ростом я ниже Мозеса, но пристально смотрю в его темные, бездушные глаза. И все, что мне приходит
