по Невскому, толкая прохожих, не обращая ни на что внимания, бормоча стихи или читая на ходу одну из бесчисленных книг, которыми были всегда: набита его карманы… Странный был человек» (из сборника Г. Иванова «Мемуарная проза», российск. изд. 2001 г.);
• «Поэзия Владимира Нарбута (1888–1938) в основном была грубо материальной, вещественной, нарочито корявой, немузыкальной, временами даже косноязычной… И его наружность была так же необычна… С отрубленной кистью левой руки, культяпку которой он тщательно прятал в глубине пустого рукава, с перебитым во время гражданской войны коленным суставом, что делало его походку странно качающейся, судорожной, несколько заикающийся от контузии, высокий, казавшийся костлявым, с наголо обритой головой хунхуза, в громадной лохматой папахе, похожей на чёрную хризантему, чем-то напоминающий не то смертельно раненного гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом…» (из воспоминаний В. Катаева «Алмазный мой венец», СССР, 1975–1977 гг.);
• «Когда Сергей Клычков (1889–1937) – поэт, прозаик, друг С. Есенина. – Е. М.) шёл по улице, на нём нельзя было не остановить взгляда. Он весь был особенный: весь самобытный. Только ему могла идти его «летняя форма одежды»: выглядывавшая из-под пиджака, обычно синяя косоворотка и шляпа, из-под которой выбивались чёрные вьющиеся волосы. Шляпа и косоворотка не создавали кричащего разнобоя. У Клычкова это воспринималось именно как сочетание, хотя и несколько странное. Глаз привыкал к нему не сразу, но, привыкнув, уже не мог представить себе Клычкова одетым на какой-то один покрой…» (из книги Н. Любимова «Неувядаемый цвет», российск. изд. 2007 г.);
• Из Дневника Ивана Бунина (5 февраля 1918 г.): «Вчера был на собрании «Среды». Много было «молодых». Владимир Маяковский (1893–1930), державшийся, в общем, довольно пристойно… был в мягкой рубахе без галстука и почему-то с поднятым воротником пиджака, как ходят плохо бритые личности, живущие в скверных номерах, по утрам в нужник…» (дневник-памфлет «Окаянные дни», Франция, 1935 г.). «Маяковский был огромного роста, мускулист и широкоплеч. Волосы он до состригал наголо, то отращивал до такой степени, что они не слушались уже ни гребёнки, ни щётки и упрямо таращились в беспорядке – сегодня в одном направлении, завтра – в другом. Тонкие брови лежали над самыми глазами, придавая им злобный оттенок. Нижняя челюсть плотоядно выдавалась вперёд. Гордый своей внешностью, он писал:
Иду – красивый,
Двадцатидвухлетний…
Маяковский сознательно совершенствовал топорность своих жестов, громоздкость походки, презрительность и сухость складок у губ. К этому выражению недружелюбности он любил прибавлять надменные колкие вспышки глаз, и это проявлялось особенно сильно, когда он с самодовольным видом подымался на эстраду для чтения (редкого по отточенности ритмов) своих стихов, или для произнесения речей, всегда настолько вызывающих, что они непременно сопровождались шумными протестами и восторженными возгласами
