что такая жена унижает мужчину ежедневно. Ежедневно его делает «бабой».
Нет. Не бросил Саша Юлю. И первый десяток лет он исправно мыл, отмывал, протирал, замачивал и стирал. И за ней, и за их общими детьми. Дальше я просто не знаю. Утерялись все контакты. Думаю, что все у них хорошо.
Но я помню эту забавную историю и всехную вокруг (и мою тоже) печальную уверенность, что такой брак обречен. Потому что в нем женщина – не женщина, а чорд знает что вообще. А кому она нужна, когда она не женщина? Ни-ко-му.
– 17 —
Айфер
Это хорошая история. Это история грустная. Это история о милой турецкой девушке Айфер и о безымянном черноглазом юноше. Итак… Жила-была девушка Айфер. Жила она на пятом этаже моего дома и частенько забегала по выходным на второй – в мою квартирку с видом на невыносимо бесконечный Босфор. Айфер скидывала шлепки возле двери и мышкой проскальзывала в салон.
Надо сказать, что у ортодоксальных (запомните это слово, оно еще встретится не раз) турок нет гостиной в нашем – полуевропейском – понимании. Есть салон – эдакая комнатка, либо холл, либо что там у вас в доме имеется, где по вечерам собирается семья, где ставится обеденный стол, где возле телевизора сбиваются в стайки чьи-то дети. Там пьют чай и разговаривают «за жизнь».
Есть еще гостевая комната. Не гостиная, именно гостевая комната, в которую стягивают всю более-менее приличную мебель, расстилают ковры, и где в высокой горке с завитушками поблескивают гранями хрустальные стаканчики для того же чая. Гостевую содержат в идеальном порядке и открывают исключительно в целях почетного гостевания. О! Если вас запустили в «гостевую» – гордитесь. Вы важный человек! Вас уважают, вашим вниманием дорожат, вам хотят продемонстрировать семейное благополучие и проч. и проч. У меня, как у всякой порядочной ортодоксальной турчанки, имелась подобная коврово-бархатная цитадель. Но Айфер, будучи, во-первых, моей поднадоевшей соседкой, во-вторых, девицей юной и незамужней, претендовать на почетное гостевание не смела. Нет. Она шлепала шерстяными носками по плитке салона и забиралась с ногами на диван, затянутый в чехол – хранитель белой обивки.
– Лале абла, – журчала она на плохом турецком (родом моя подружка была из Анадолу, и от Стамбульского ее говорок отличался как… ну как, к примеру… да нет… у этих по-русски выходит куда лучше), – я не помешаю? Я посижу тут немножко.
– Сиди, сиди, дочка, – кивала я в ответ, матерясь про себя. Дочка (а все, что не замужем и моложе меня на пять лет, попадало под это определение) имела обыкновение замирать на ситцевых маках дивана часов по шесть, уперто тыча иглой в пяльцы, расшивая гладью уголки махровых полотенец и вздыхая.
Мы не разговаривали. О чем? Ну, скажите, о чем я – веселая москвичка с недурным стажем шатания по арбатским барам и классическим университетским образованием – могла поболтать с двадцатилетней девицей из Анатолийской деревушки? Правильно – ни о чем! Поэтому приходилось молчать. Я сидела за стареньким «пентюхом», набивая очередной перевод, а Айфер вздыхала без какой-либо просчитываемой периодичности.
Айфер
