так пришёл, ты не обижайся…. Ты мне тогда так помог… Выручил, можно сказать… Я никогда не забуду… Ну, теперь так жизнь поменялась… А когда-то, ох! Хорошо мы жили! Да если бы такую закусь тогда достали, Вань, вспомни, так это ж какой бы праздник был ба!
– Ты Герпеля помнишь? – неожиданно для самого себя спросил Сиротенко.
Бутылка, занесенная над стаканом, застыла, и Фёдор, покачав вниз-вверх головой, произнёс как-то торжественно и тихо:
– Из наших Абрама Матвеича все помнят.
– Снится он мне стал чего-то…
– А он давно помер! – с удивлением сказал Фёдор. – С чего бы вдруг?
– Не знаю! Тут такая, понимаешь, ситуация получилась запутанная…
Он посмотрел на Фёдора, как бы оценивая: стоит ли говорить, и начал всё по порядку. Он замолкал только на несколько секунд, когда они чокались и выпивали…
– Я тебе, знаешь, Вань, что скажу, – прервал молчание Фёдор, когда Сиротенко закончил и сидел понурившись, – в России, чтоб ты знал, всё всегда поперёк выходит. Как только начинается гладко – жди беды, а когда поперёк – нормально!
– Это ты, что ли, такой закон вывел?
– Да хоть бы я! На ком всё держится? На интузьястаххх! Понял? – они уже оба порядком захмелели, говорить стало легко и просто. – И никаких исключений! Вот возьми примеры! Хоть тебя! На хрена тебе всё это надо? Берут мальчишку – вперёд! Небось, и деньжат тебе подкинут за содействие! Да ты не тушуйся, в России всё так! Не подмажешь – не поедешь! А ты вот мучаешься, совесть свою пробуждаешь, как там у Пушкина? Чем он любезен там народу? Ты знаешь, я сам стихи писать стал! Вот на хрена, спрашивается? Хошь, почитаю?.. Не, ну это потом…
– А почему Герпель снится? – встрепенулся Сиротенко.
– Вот это классный вопрос! Это правда… Он хоть и еврей, конечно, но всё равно русский, потому что тоже был интузьяссс! Ну, без этого никак, Вань, ты пойми, эти же держиморды, которые руководят, они ж не могут… А ты можешь… Если пацану отец нашёлся, Вань… Ты вспомни, вспомни! Ты за этим, что ли, ко мне пришёл? Спросить? Я теперь догадался! Да ты вспомни, если ба тебе или мне, или хоть кому из наших сказали, что его отец заберёт, да хоть какой, хоть пьянь, навроде меня! Ты что, Вань, забыл? Как ба мы побежали?! А так что?
– Что? – Сиротенко тяжело облокотился на стол и придвинул своё лицо близко к Фёдоровому. – Что, Федь?
– Вань, ты из нас один выбился… только… а другие… сам знаешь… Кого нет уж на свете, и не знает никто, где лежат они, а другие, если живы, через такие муки прошли из детдома необученными и голыми выпущенные… Нельзя быть в России сиротой, Вань! Не приведи Господь! Не мучайся ты… И Герпель ба не мучался… А он бы и тех двоих-то близнецов твоих тоже не разъединял, и тожа отправил отсюдова, куда подальше… Пускай хоть в Америке твоей, а людьми станут и по-человечески жить будут.
Сиротенко выслушал, тяжело вздохнул и понурился.
– Ты знаешь, – Фёдор ритмично замахал указательным пальцем
