черного", – пытался защититься Александр.
– Да! Именно так! Потому что между "Черным квадратом" и "Белым" – гигантское творческое пространство! А сам "Белый квадрат" – это бесконечность миров, перед которыми каждый раз оказывается художник, – истинный художник! – смею заметить, – и поэтому-то "Белого квадрата" никогда не будет, а «Черный» есть конечная цель всякого искусства.
– Не искусства, а искусственности, – вспомнил Александр определение Ивана Поликарповича так называемого «искусства» малевичей.
– Аргумент дилетанта! – взрывался Марк. – Профанация! Логика червя!
У Марка была поразительная способность в любом словосочетании, – даже самом, казалось бы, случайном, – находить высший смысл и подчинять его железной логике. Эта его способность приводила Александра к полному отупению и неспособности сопротивляться. Либо к яростной вспышке гнева, когда все нипочем – ни слова, ни аргументы.
– Ты сам говорил, – продолжал Александр, – что художник должен отдаваться своему ощущению. У меня вот такое ощущение…
– Я говорил? Ты все перепутал! Я никогда этого не говорил и сказать не мог! Художник должен отдаваться высшей идее, а отдавшись ей, вслушиваться в себя и переносить на холст свои ощущения. Вот что я говорил тебе и могу повторить в тысячный раз. Ты предал идею, вследствие чего тобой стали руководить ложные ощущения.
– Я предал? – вскинулся Александр. – Это я-то? Идею? Какую идею? Идею коммунизма и мировой революции? Да я за эту идею!.. – Александр даже задохнулся от возмущения и гнева. – Пока ты тут руками размахивал, я с шашкой в руках… Что ты понимаешь в ощущениях, если ты сам ни разу не катал тачку, не держал в руках винтовку. И вообще…
– Что – вообще? Договаривай! Скажи, что я – жид пархатый, что жиды захватили власть, что они… Ну, чего же ты молчишь, товарищ Возницин?
– Я этого совсем не имел в виду, – с досадой отмахнулся Александр. – Я имел в виду совсем другое: что говорить легко, а делать… Не умею я выразить, но вот тут, – Александр тронул рукой свою грудь, – что-то не так. А начал писать тачечника – и сразу почувствовал, что это-то и есть мое. Я этим тачечником заболел. Еще там, на Беломорстрое… Помнишь, мы стояли на плотине, а один из них упал? И какое у него было лицо, какие глаза! Помнишь?
– Какое это имеет значение: упал – не упал…
– Как какое? То есть я не знаю, какое, но… Но это же народ, понимаешь, народ? Наш народ, русский…
– Там не только русские…
– Ну да, конечно, но я не об этом, то есть и об этом тоже…
Александр замолчал, рассматривая перепачканные краской пальцы, боясь опять забраться в такие словесные дебри, из которых не выберешься, зато Марк всегда найдет, чем его попрекнуть. К тому же Александр некстати вспомнил рассуждения Ивана Поликарповича о том, что у евреев нет под ногами народной, национальной почвы, а есть затаенная мечта о Великом Израиле, что,
