Смольном институте.
– Вас обвиняют в убийстве профессора Рудольф Гроссе… Признаете ли вы себя виновной? – продолжал допрос председатель. Ольга гордо подняла голову.
– Нет… Конечно, нет… Видит Бог, что я не могла убить человека, бывшего мне близким и дорогим другом…
Председатель перебил подсудимую суровым замечанием:
– Давать объяснения вы можете впоследствии. Теперь не время для патетических уверений и красноречивых фраз.
Эти несколько слов сказаны были председателем таким тоном, что вся публика, как один человек, почувствовала явно неприязненное его отношение к подсудимой.
По залу пронесся неодобрительный шепот, на который ответил резкий звонок председателя и холодное предупреждение:
– Лица, не соблюдающие подобающей тишины, будут удалены.
Публика замерла.
Вызова свидетелей ожидали с особенным интересом. Их было около сотни, и среди них немало лиц интересных, немало имен известных, и даже знаменитых. Тут были, между прочим, три профессора берлинского университета, товарищи и однокашники убитого, знавшие об его отношениях к масонству. Один из них был юрист, другой филолог-«ориенталист», третий – медик. Все пользовались блестящей репутацией; медик же, психиатр по специальности, принадлежал к числу так называемых «европейских знаменитостей».
Еще больший интерес вызвала группа свидетелей, принадлежащих к артистическому миру, во главе с обер-режиссером императорского театра Граве и хорошенькой «звездой» Резиденц-театра Герминой Розен, которая явилась в прелестном парижском туалете из светло-серого бархата и серебристых лент, изящная простота которого вызвала одобрительные улыбки мужчин и завистливые взгляды дам.
Присяга свидетелей оказалась также одним из «сенсационных номеров» процесса. Для торжественного акта приведения к присяге вызваны были четыре духовных лица: православный священник, католический пастор, протестантский пастор и… жидовский раввин.
При этом всеобщее внимание невольно остановилось на одном, довольно замечательном обстоятельстве. Все свидетели, приводимые к присяге раввином, за исключением лишь Гермины Розен, оказались свидетелями обвинения, «обелителями масонов», как их сейчас же прозвала публика, с каждой минутой все более симпатизировавшая обвиняемой.
Председательствующий делал все возможное для того, чтобы судебное разбирательство об убийстве профессора Гроссе не превратилось в «масонское дело». Он обрывал каждого, произносящего слово «масоны», резким замечанием о том, что никто из «вольных каменщиков» не привлечен как обвиняемый по этому делу, а потому и разговоры о масонах к делу не относятся. Но все усилия не допустить разговоров об участии масонов в преступлении, в котором обвинялась молодая артистка, ни к чему не привели благодаря вмешательству присяжных заседателей, принужденных просить суд «не стеснять защиту» запрещением
