но Ясень стоял нерушимо, словно врос в землю. Горящие глаза пробежали по толпе, остановились на Ингваре. Свирепая гримаса перешла в гримасу лютой радости.
– Ты!.. Думал унизить бога? Я зрел грядущее!
Ингвар ощутил холодок по всему телу. Ясень словно стал выше ростом, в нем чувствовалось присутствие силы большей, чем человеческая. И раны будто затянулись, он выглядит сильным, ярым и просветленным, будто из его черепа сквозь блестящие восторгом глаза смотрит сам славянский бог. Даже голос стал нечеловечески мощным, громадным.
– И что же ты узрел?
Ингвар старался держать голос насмешливым, но тот все равно дрогнул. Хуже того, его замешательство заметили дружинники.
Ясень выкрикнул так, что его услышали даже за городскими воротами:
– Ты… Широкая поляна… два высоких дерева с разных сторон пригнуты вершинками к земле… Тебя за ноги, а веревки крепкие… И-и-и-и-ых!!!
Лицо исказилось судорогой восторга. Кулаки сжались, он дергался, рубил веревки, пригибающие вершинки деревьев к земле, задирал голову, видел, как взметываются, унося ввысь привязанного за ноги человека, одну ногу в одной вершинке, другую – в другой. Дернулся, подпрыгнул, высунув язык, ловил падающие сверху струи крови.
– Я буду жить, – сказал он вдруг ясным голосом. – Мне стоит жить.
Он повернулся и пошел в терем, переступая через павших. В дверном проеме повернулся. Глаза его полыхали, как две утренние звезды.
– Потому что я зрел того, кто привяжет тебя! – И в страшном молчании добавил: – Это был я.
Совершенно раздавленная, она поднималась в свою светлицу. На лестнице и в коридоре были брызги крови, следы схватки, перевернутая и порубленная мебель, но больше всего крови осталось внизу, где Ясень встретил напавших.
У дверей своей комнаты она повернулась к дружинникам:
– Мне надо переодеться.
Воины переглянулись. Один пожал плечами:
– Воевода велел только взять узел.
– Но я… в этом платье меня везти труднее, – сказала она с трудом. – Вам же придется возвращаться дольше.
Они опять переглянулись. Старший сдался:
– Только быстро.
Он хотел было зайти следом, Ольха вздрогнула, сказала умоляюще:
– Надо ли меня так позорить? Я переоденусь и сразу выйду.
– Пусть, – сказал другой воин. Ольха помнила, что воевода называл его Бояном. – Куда она денется!
– А вдруг?
– Окунь, ты в самом деле веришь, что здешние бабы могут перекидываться кошками? Брехня это. Они не могут.
Окунь с сомнением посмотрел на плененную княгиню, она выглядела жалкой и запуганной, губы трясутся, глаз поднять не может, от страха вот-вот пустит лужу.
– Только недолго, – предупредил он. – И не бери ничего лишнего. Мы обозов за собой не таскаем.
– Только
