Хоуп, что она может дослушать свой диск в спальне, но только если перестанет кричать, переоденется в пижаму и почистит зубы. И чтобы удостовериться, что истерики не повторится, я легла рядом с ней, хотя собиралась попить чаю с печеньем в компании Долл и ее мамы. Хоуп уснула, только когда диск почти закончился.
Я лежала, смотрела в потолок и думала о том, что я решила начать с этого Нового года.
Когда я была помладше, каждый год я писала свои обещания на Новый год красивым почерком, связывала их мамиными нитками для вышивания в свитки и вешала на комоде в своей комнате.
Я всегда буду мыть посуду.
Я буду больше помогать маме.
Я буду откладывать карманные деньги.
Я давно бросила записывать свои намерения, но все равно каждый новый год давала себе торжественное обещание начать новую жизнь, как большинство людей. Но теперь ничто не шло на ум.
Год назад мы с мамой отмечали Новый год вдвоем, с серебристой новогодней елкой, новогодним концертом по телевизору и рюмочкой сливочного ликера. Мои пожелания для себя самой на этот год были вполне понятными: сдать вступительные экзамены на «отлично» и скопить денег из зарплаты в магазине на летнюю поездку.
– А ты что загадала? – спросила я ее.
– А я каждый год загадываю одно и то же, Тесс: быть счастливой тем, что имею.
Если честно, я разозлилась на нее. Если бы она не была такой смиренной святошей, думала я, она могла бы многого добиться. Она была такой умной, начитанной – мама в неделю прочитывала по две-три книги из библиотеки. Она знала ответы на все вопросы в шоу «Кто хочет стать миллионером». Она бы многое могла, если бы захотела.
А теперь мне пришло в голову, что, может быть, тот факт, что она желала себе быть счастливой тем, что имеет, означало, что она была несчастна. Что не смогла реализовать своих возможностей в жизни.
Ну почему мы не говорили с ней об этом?
Почему она не говорила мне, что думает на самом деле, вместо того чтобы загадочно улыбаться с видом «скоро сама все поймешь»? Почему, если она могла сказать мне что угодно, она спросила меня, как прошла всенощная? И что, черт побери, я должна была понять по ночной бабочке?
Я отвернулась к стене и залилась горючими слезами, сдерживая рев и стон, сотрясаясь всем телом. Скрючившись на кровати, как младенец в утробе, я рыдала, пока вдруг не ощутила, словно мама озабоченно склонилась надо мной, как раньше в детстве, когда у меня был жар.
В фильме «Верно, безумно, глубоко», который Долл взяла в прокате в пятницу, решив, что это романтическая комедия, Джульет Стивенсон так оплакивала возлюбленного, что ему пришлось вернуться к ней в виде призрака.
Но никто не пришел ко мне протереть лоб влажным полотенцем со словами: «Тише, тише, малышка, скоро все будет хорошо». В этой чужой холодной комнате я так тосковала по маме, что сердцу стало по-настоящему больно.
«Пойми, дело не в том, что я не справляюсь, – мысленно сказала я ей. – Мне просто страшно не хватает тебя. Когда мы возвращаемся
