зрешения владельца авторских прав.
Memortyn Jualy
Syt luver tys. Reptemb or'tis, leraw tyred-soit reatrynt o-tis. Syt luver tys, luverteen. Nea'reptemb.
Tys – futuresy, gyter mear nyted. Syt hapret, gyns tys – firtys juleat, towear syt te'luver.
Jactyr reatryntea, measy luvery!
1
Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека.
Бытие, 9,6.
Кто сражается с чудовищами, должен остерегаться, чтобы самому не стать чудовищем. Если долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя.
Фридрих Ницше
Двадцать лет назад
Колдунья надрывно, отрывисто и визгливо хохотала, слушая приговор жреца. Она вцепилась тощими руками в копье, пригвоздившее её к обрешетке. Она тряслась. Из широко раскрытого рта вырывались капли крови, обвисшая старческая кожа мелко тряслась. Мерзкое бульканье превращало зловещий смех во что-то непонятное и неестественное. Частично обломанные ногти старухи оставляли едва заметные борозды на древке копья; большинство ногтей было уже окончательно сломано, поэтому окровавленные, изувеченные пальцы оставляли после себя кровавые штришки.
Над храмом возвысилась стая ворон. Мокрые из-за дождя крылья захлопали, жадные клювы птиц устремились к уже вопящей женщине и жадно впились в плоть. Карканье десятка ворон периодически обрывалось смехом и воплем, и тут же продолжалось снова. Затишье наступило лишь тогда, когда птицы добрались до глаз. Выклевав глазные яблоки, они устремились дальше; все глубже и глубже, пока не зашли слишком далеко. Старуха замолкла. Её тело, словно тряпичная кукла, обмякло и удерживалось лишь солидным копьём.
– И да унесут твою лукавую душу вороны прямо в Бездну, – закончил жрец, поднимая руки и глядя в небо.
Жрец был очень худым, багровая одежда висела на нем, словно лохмотья на пугале или жерди.
На его лицо, покрытое морщинами, лились толстые капли дождя.
Суд продолжился.
Ко второй обрешетке воза, нагруженного мешками, была привязана – не прибита! – женщина лет тридцати. Руки у неё были широко раскинуты, а оголенные до половины бёдер ноги покрыты порезами.
– Стяните с лукавой рубаху! – сухим, надтреснутым голосом приказал жрец в багровом одеянии.
Двое дылд мигом стянули с худеньких, бледных плеч женщины грязноватую рубашонку. Реакция была, мягко сказать, странной: женщина одновременно глупо захихикала и заплакала; а её шальные глаза вращались, словно флюгер по прихоти ветра.
Рядом с обрешеткой алхимики разожгли костёр, который не тух под мириадами дождевых капель. Кто-то, верно не зная, что костёр поддерживает алхимическое зелье, заботливо раздувал уголья. Над собравшейся толпой повис мерзкий голос жреца.
– Эта подлая ведьма будет сожжена во имя Старых Богов! – вопил он. – Она обвиняется в хранении запрещённой литературы и ведьмачестве! Лукавая женщина, не мучай свою жалкую жизнь и не мучай нас в последние минуты своей жизни! Признай вину! Пройди через жар Правосудия! Помни: огонь очищает!
Женщина хохотала.
– Признай вину, ведьма! – не унимался жрец. – Всем нам известно, что с первых же дней создания Лирии Старыми Богами женщина была носителем зла! Женщины были поводом для многих войн и заговоров! Женщина – существо, нуждающееся лишь в телесном сладострастии! Признай истину, оружие Хаоса, слуга демонов! Признай, что ты служишь Тёмным Силам! Чем быстрее ты признаешь свою вину, тем быстрее пройдешь очищение, чаровница! Признай, что магия – зло! Скажи нам… – жрец осекся.
Его голова запрокинулась, а рот неестественно широко распахнулся. Изнутри было слышно хлопанье. Распирая хлипкое, старческое горло, оно выбиралось наружу, при этом ломая хрупкую челюсть жреца. Он закричал. Громко. Очень громко.
Лающий смех женщины перешел в вопль.
Изо рта жреца вылезло нечто… Пузырящаяся кровь покрывала перья, куски плоти, зажатые в клюве, выглядели мерзко. Этим мерзким комком перьев была ворона. Дождь смыл кровь, придал птице характерный иссиня-чёрный цвет. Жрец медленно упал на колени и прильнул к земле так, словно утопал в болоте. Вместо слов из его глотки вырвалась птица.
Чёрная, жуткая ворона, уставившаяся блестящими, как оникс, глазами на женщину, каркнула и, расправив крылья, улетела.
Горожане разбежались. Стражники приподняли обмякшее тело жреца и унесли его. Лишь один бугай с копьем в руке приблизился к обрешетке с женщиной.
– Что ты с ним сделала, мразь?! – резко спросил он, выдвинув вперёд копье.
– Он сам виноват! – рявкнула женщина не своим
