себе что-то в своем вкусе. Но она была куда строже в этом вопросе.
И вот странное чувство возбуждает во мне вид мертвого тела: другие плачут над ним, как будто человек и действительно умер, я же вижу только в теле ту оболочку, в которой “я” жило на земле; а так как “я” сохраняет все свои способности и познания, приобретенные на земле, то его-то и следует признавать собственно человеком, а тело – его оболочкой. Раз “я” живет вечно, то, следовательно, и человек не умер, а только “я” оставило тело. Поэтому-то мне и странно при виде этой оболочки, лежащей в гробу, – видеть слезы об этом человеке; плакать можно только об “я” и просить Бога простить ему его согрешения, вольные и невольные. Вот и Лиза, ведь она живет теперь, но только в другом месте; и я когда-нибудь увижу ее и узнаю, каково ей…
Какие удивительно умные и утешительные слова! Все, на что может рассчитывать Лиза-первая, – это то, что на том свете она встретится с Лизой-второй и подруга расскажет ей интересные вещи.
Как говорил автору этой книги один знакомый священник: “Я думаю, что, когда мы окажемся на том свете, нас многое удивит”.
Но однажды ночью ей снятся два кошмара. Дьяконова называет их “преглупыми” и не понимает, зачем записала их в дневник. На самом деле они не так глупы.
Снилось мне, что лежу я на постели у самой двери моей комнаты; а за дверью стоит кто-то и просит у меня ключа от двери (она заперта), чтобы повеситься на моей стороне двери на продолговатой формы задвижке. Я ключа не даю и держу у себя под одеялом; и знаю, что этот кто-то не может у меня ключа отнять, потому что дверь заперта; а кто-то все просит и умоляет дать ключ. Наконец, кто-то говорит: “А, ты не даешь, – сама достану”… и начинает дергать дверь и даже хочет просунуть пальцы сквозь щели ее, чтобы отодвинуть задвижку. Боже, я испугалась…
И снится мне, будто на море большая буря, я спасаю и собираю какие-то вещи какой-то немки, которую очень люблю; тружусь без устали и вдруг попадаю в дом, где все Дьяконовы. Как только я вошла в дом, мне тотчас дали жену; на ней черное платье и цепочка вокруг шеи от часов. Она меня будто бы любит, но вся эта масса жен и мужей интригует, сплетничает и наговаривает друг на друга; между ними есть какой-то старший, но я чувствую себя очень свободно, он оказывается моим мужем. Когда я иду мимо темноватой комнатки, кто-то из мужчин говорит мне: “У твоего мужа десять любовников: Мен, Лен, Зен, Пен”. Я останавливаюсь, ошеломленная вестью об измене мужа, и проснулась.
Эти сны – заманчивый материал для психоаналитика, особенно учитывая то, что Лизе в пару дают не мужа, а жену, а муж ей изменяет не с любовницами, а с любовниками. Но не будем заходить в эти глухие дебри. Куда важнее соблазн и одновременно ужас, который она испытывает во сне перед самоубийством как запретным решением проблемы жизни, и то, что мысль о смерти причудливо сплетается в ее подсознании с вопросом о замужестве и включении в родовую цепочку Дьяконовых и других купеческих семей. Это то изначальное, предназначенное ей помимо ее воли, что для нее хуже
