домов и машин сверкают, березы и тополя шепчут листвой, и даже вороний грай кажется вовсе не угрюмым.
Еще до того, как раздернуть шторы, я отчетливо слышу женские голоса. Слышала их еще до пробуждения. Акустика чудовищная. Словно спала в туристической палатке, вокруг которой собралась толпа. Но запечатывать форточку нельзя – часы еще не пробили семь, а припекает, будто в полдень…
Выглядываю, обнаружив на подъездной лавке четырех женщин. Возраста Людмилы Павловны, упитанные и лысеющие под похожими косынками, все они отличаются удивительно громкими голосами.
Женщины активно обсуждают чьего-то мужа. Его рыбалку, очередной литр водки и разбитую фару. Сплетни, долетающие до меня в это ослепительное утро, настолько лубочны, что я мгновенно крещу происходящее «Лавочкой-FM».
Одна из квартета радиоведущих (грузная, в комбинезоне поверх розовой блузки), матерится так, что позавидовали бы дальнобойщики. Я не ханжа. Более того, за внешний вид и характер в редакции неоднократно шутили про яйца, которые у меня есть в противовес парочке мягкотелых коллег-мужчин. Но от потока брани, льющегося из уст бой-бабы, становится неуютно…
Вернувшись из туалета, варю сосиски и кормлю Цезаря остатками НЗ. Спутник одинокой независимой женщины трется об ноги с обожающим взором. Завариваю чайный пакет и закуриваю, стараясь стоять за тюлевой шторой, чтобы не было заметно с лавки.
Через двор пробегает кот. За ним еще один.
Придвинувшись к подоконнику, замечаю, что площадка перед домом заполнена бродячими животинами. Черно-белые, серые, давешний рыжий. Не меньше семи зверюг. Все они вертятся вокруг мисок в траве, куда сердобольные старушки складывают объедки.
Из соседнего подъезда появляется пятая женщина – худая, сгорбленная, увенчанная таким воздушно-белым шаром тонких волос, что напоминает одуванчик. Помахивая пакетом, она идет к месту кормежки и во весь голос (кошусь на часы на микроволновке и убеждаюсь, что сейчас лишь 6:42) призывает кота по кличке Вася.
Призывает своеобразно. Раз за разом выкрикивает имя на одной ноте и вообще не делает пробелов, отчего двор наполняет фальцетное:
– Васявасявасявася!
Я умиляюсь дружбе женщины и одного конкретного кота из всей уличной стаи. Умиляюсь ее манере звать Васювасювасю. С удовольствием докуриваю, торопливо расправляюсь с завтраком и допиваю чай. Цезарь после сна выглядит чуточку спокойнее. Но все равно кажется настороженным, будто сыщик, почуявший опасного бандита.
– Во двор без меня ни ногой, – улыбаюсь я, поглаживая питомца за ухом. – Видал местных? Сразу хвост накрутят…
Кот благосклонно принимает ласку, но смотрит так, словно я сморозила глупость.
Иду умываться. Подстригаю ногти, ссыпав обрезки в бездонный зев раковины. Окончательно рассовываю по местам шампуни, кремы и полотенца. Ухожу. Цезарь не провожает, но я не в обиде.
Бабульки на лавочке провожают внимательными взглядами.
