Ильин плюхнулся в подсохшую грязь.
Драгунский офицер не дал зарубить своего начальника. Он бросился на Якова, занеся палаш. Казак увернулся и крикнул своим:
– В сабли, братцы!
Казаки сцепились с драгунами на саблях, не задумываясь, что на каждого из них пришлось по пять конников…
Бой длился недолго. Всех казаков порубили. Яков успел уложить причитавшихся на его долю пятерых напавших, но шестой раскроил ему голову. Другие казаки полегли, прихватив с собой кто двоих, кто троих драгун…
Убавленный на треть отряд Ильина с ужасом взирал на результаты резни. Сам Ильин, перепачканный, трясущийся, громко сказал:
– Вот так им, ворам, за ихний разбой и воровство!.. Что творят – уже грамоты поддельные носют!.. Бросьте их здесь. У них сообщники, наверно, недалеко… Пусть полюбуются!
Про себя подумал: «Всегда сказать можно, что мол, других бил, а этих не я. Мало их в этих местах шляется. Поди докажи… Они сами, мол, начали».
Отобранную потемкинскую грамоту он порвал и бросил в горящий костер. Пламя вспыхнуло, весенний ветерок рассеял легкие перья бумажного пепла по пригорку и телам изрубленных людей. Драгуны подобрали своих, и отряд помещика уехал…
Скоро на окраину рощицы слетелись вороны, а еще немного погодя вышли отощавшие за зиму волки… Солнце припекало, а вокруг была тишина.
Только через год Потемкин узнал, куда подевался казак Синильников. Доискивались тайно. Драгуны Ильина проболтались. В ярости князь хотел было укатать самарского дурака-помещика. Но, рассудив, не стал его трогать. Огласка могла повредить делу. Мстить было некогда, и он велел подыскивать нового посыльного к Ефрему.
А Ефрем целый год перебивался случайно подворачивавшимися оказиями. Когда, случайно от купцов, узнал о гибели Якова, сказал Гафуру. Тот переживал, словно самое дорогое утратил. Может, и так: барыш его – не чужая забота.
Тогда Ефрему невыносимо захотелось домой. Долго еще по ночам он с тоской смотрел на чистые звезды в небе и с комом в горле вспоминал бархатную кожу рук матери. Как ребенку, захотелось ему забраться к ней на колени, уткнуться ей в подбородок и тихо уснуть, спрятаться и все забыть…
Мулла Ирназар-бай впервые побывал в Петербурге в качестве бухарского посла. Было это в год пленения Ефрема. Теперь сведения о некоторых делах при дворе русской царицы просачивались и в Бухару через казанских, астраханских и башкирских мулл. Данияр-бека интересовала не только богатая торговля с растущей империей. Ирназар-бай донес ему, что вожди туркменских племен, кочевавших на Мангышлаке, просили его, муллу, передать русской царице просьбу о покровительстве. Аталык спросил:
– Выходит, что на Мангышлакском берегу Каспия русские смогут выстроить свои крепости? Как думаешь?
– Думаю, ты прав, мой повелитель, – ответил мулла. – Туркмены для русских будут только предлогом. Торговый путь к русским из Китая и Индии, который идет через нас на Мангышлак, потребует их военного присутствия.
Данияр-бек
