в рифму говорит? И если бы мы стали все в рифму говорить… то много ли бы мы насказали-с?
Эти персонажи, в каком-то смысле, противоположны.
Само имя первого – Иг-нат Ле-бяд-кин – наполнено внутренними созвучиями. А имя «Игнат» – сколько рифм к нему просится… И Лебядкин рифмует. Помните?
Любви пылающей граната
Лопнула в груди Игната.
И вновь заплакал горькой мукой
По Севастополю безрукий.
Дело, конечно, не в том, бывал или нет Лебядкин в Севастополе и был ли он безруким (не был). Дело
в самом принципе – в стихотворении «должны быть» рифмы, причем, желательно, посозвучнее. Граната – Игната, мукой – безрукый. Смысл – вторичен, он подверстывается под рифму (и под расхоже-романтический лубок, в котором жертва любви должна еще и выглядеть как «жертва», с телесными повреждениями-с…). Случай текста «четвертого уровня»: графоман чувствует – в «хорошем стихотворении» должна быть рифма, потому что в тех «хороших стихах», которые он знает, рифма присутствует. Может нестись околесица, произвольно ломаться размер; рифма у Лебядкина всегда будет наличествовать, можете проверить.
Впрочем, Лебядкин – фигура, вполне оцененная в русской поэзии, от Ходасевича до Пригова[18].
Недавно в любви к Лебядкину признался и Всеволод Емелин:
А я не делю поэзию на поэзию и графоманство. Достоевский выводил образ капитана Лебядкина как графомана. А сейчас многие поэты мечтали бы писать, как капитан Лебядкин[19].
Что ж, приговская социально-пародийная линия – но уже без обнажения приема, с неразличимостью маски и лица, – может, кого-то и вдохновляет. Чаще, однако, «многие поэты» пишут «как Лебядкин», совершенно не мечтая об этом, неосознанно…
Но обратимся к антиподу Лебядкина.
Имя Павла Смердякова, в отличие от лебядкинского, напрочь лишено поэзии (и созвучно, разве что, лишь «мадам Курдюковой» Ивана Мятлева). Смердяков, как известно, рифму не уважал: никто, мол, в рифму не говорит, даже если б начальство приказало. Впрочем, нечто близкое этому позже утверждал и Толстой: говорить стихами – все равно что идти вприсядку за плугом.
Рифмофобия Смердякова, равно как и рифмофилия Лебядкина, – два полюса, точнее, два односторонних взгляда. Формально – на рифму, содержательно – на связь поэзии и действительности.
Для поэтов-«лебядкиных» в стихотворении важна «поэтичность», главным признаком которой является для них рифма; смысловая точность, предметность – на втором, а то и на третьем плане.
Напротив, «смердяковы» присягают некой действительности per se (где никто «в рифму не говорит»), которая оказывается на поверку довольно убогой, поверхностной, случайной… Вообще, Смердяков мог бы, наверное, считаться первым адептом верлибра в русской литературе. Точнее, тех верлибров, которые возникают просто как механическое отрицание рифмованного стиха. В результате чего, как в известном пушкинском высказывании, выходит «проза, да и плохая».
В современной поэзии
Правда, стихи Пригова, с «фирменной» последней нерифмованной строкой, построены, скорее, на обнажении приема; после слома механизма рифмы стихотворение не может продолжаться.
Дезорганизация интеллигентской мафии // Литературная Россия. – 2010. – № 11
